Я, безусловно, ничего подобного не сделал. Я оставил недописанное письмо и другие материалы на столе. На самом деле даже не на столе, а на слое других начатых проектов, рассыпанных по поверхности, – недопроверенных письменных работ, недописанных лекций, недочитанных брошюр и т. п.

Я человек горизонтальной организации. Я люблю когда рабочие материалы разбросаны по поверхности стола, ведь так они подвигают меня к продолжению деятельности. Положить бумагу в папку означает попрощаться с ней навсегда. И проблема не в том, что я ее не найду (хотя такое тоже случалось), а в том, что и искать не стану. Я по своей природе просто не способен открыть шкаф для документов, выудить оттуда папку с незаконченным проектом и вернуться к работе над ним.

Можно было бы предположить, что с появлением компьютера эта проблема решится сама собой, но этого не происходит, в чем мы убедились в предыдущей главе. Человек горизонтальной организации оставляет все на рабочем столе компьютера, который со временем оказывается так же завален, как реальный рабочий стол. Как я уже объяснял, когда такой человек, как я, открывает электронную почту, он способен воспринимать только то, что находится в папке «входящие». Если он создаст папку «срочные дела», то вскоре про нее забудет и больше никогда не откроет.

Я сам использую шкафы для документов. Там хранятся (1) завершенные проекты, к которым я не собираюсь возвращаться, (2) все, что и выкинуть неудобно, и читать особо не хочется. Допустим, ваша коллега присылает вам свою недавно изданную длинную и скучную работу. Человек черствый и равнодушный отправил бы ее прямиком в корзину, но я не таков, к тому же я знаю, что при следующей встрече мне придется ей соврать. А вот если положить статью в шкаф для документов, можно будет сказать: «Да-да, ваша статья лежит у меня в папке для летнего чтения». Вы действительно можете завести отдельную папку, написать на ней «прочесть этим летом» и положить туда статью. Так что вы даже не соврете, хотя вероятность того, что вы прочтете ее этим летом (или любым другим летом, осенью или зимой) близка к нулю.

Мой рабочий стол определенно навлечет на себя много критики от приверженцев вертикальной организации, таких как Салли Аллен. Такие люди уверены, что стол, заваленный толстым слоем бумаг, – признак неорганизованности. Но это не так. Это все равно что, взглянув на скрючившегося в попытке пристроиться к вышеупомянутой подставке левшу, судить, что у него нарушена координация движений. Он всего лишь оказался в ситуационно невыгодном положении. С теми же сложностями сталкиваются и люди горизонтальной организации. Весь мир заточен под вертикалов, которые управляют всем посредством шкафов для документов. Все, что остается горизонталам, – это рабочие столы, крышки шкафов для документов, близстоящие стулья и пол. Если бы кто-нибудь как следует поразмыслил и придумал толковую систему хранения и поиска документов для горизонталов, мы стали бы такими же организованными и аккуратными, как все.

И вот мое предложение. Вместо рабочего стола я хотел бы иметь в своем кабинете огромный вращающийся поднос, как на больших круглых столах в китайских ресторанах. Это такая круглая платформа, которая занимает большую часть стола, оставляя место только для тарелок по краям. На платформу выставляются различные блюда, а чтобы всем было удобно их пробовать, платформа вращается (не быстро, иначе вы рискуете изгваздаться соусом).

Для моего кабинета подошла бы такая штука диаметром пятнадцать футов. На этой платформе я разложил бы всю свою жизнь. Я разделил бы ее на секторы и распределил их по алфавиту. Не дописав письмо в клинику, я бы просто крутанул платформу до похожей на кусок пиццы секции и сложил бы туда все материалы. (Наверное, в секцию под буквой «М» – медицина, или «К» – клиника, или «П» – письмо, или «Н» – незаконченное, или «О» – огорчительное. Если б у меня была такая платформа, уж я бы наловчился правильно выбирать секции.)

Разложенные на платформе проекты постоянно требовали бы моего внимания, какового ни за что бы не удостоились, лежа в папках. И при этом все было бы разложено не менее аккуратно, чем у вертикалов.

Понято, что в моем кабинете шестнадцать на шестнадцать футов пятнадцатифутовая платформа занимала бы практически все пространство. Я вспоминаю старые фотографии из клубов любителей моделей железных дорог, где вся комната занята миниатюрными городками, ландшафтами из папье-маше, а повсюду вокруг пути. Оператор, нагнувшись, скрывается подо всем этим и появляется уже где-то посредине конструкции. Поскольку кабинет у меня квадратный, а платформа будет круглая, стул, скорее всего, будет находиться в одном из углов. Войдя, я бы так же подныривал под платформу и вылезал бы в углу, готовый к не менее эффективной и упорядоченной деятельности, чем любой адепт вертикальной организации. Я бы даже готов был носить джинсовую кепочку, как те операторы игрушечной железной дороги, что, впрочем, для нормального функционирования системы не обязательно.

Сотрудничество с людьми, не подверженными прокрастинации, – возможно, лучший способ ее преодолеть. И, конечно, такие люди нам, прокрастинаторам, не враги. Напротив. Из-за нас они треплют себе нервы, и очень часто не без причины. Их методы работы кажутся нам странными, неоправданными и даже опасными. Но когда приходит время работать на результат, такие люди оказываются полезнее любых будильников, хотя выключить их, конечно, значительно сложнее. Я написал несколько работ в соавторстве с непрокрастинаторами, и все, как правило, проходило весьма успешно. В 1980-х мы с моим покойным другом, блестящим логиком Джоном Барвайзом, написали книгу. Барвайз работал по следующей схеме: понять, что именно он хочет написать, набросать план и работать, пока все не будет готово. Откуда он взял такую чудну́ю схему, я не знаю, но он предполагал, что главы, которые должен был написать я, будут готовы примерно в те же сроки, что и его. Это стало испытанием для нашей дружбы, но на сроках сдачи книги отразилось весьма положительно. Эффективность метода Барвайза стала для меня откровением, и я серьезно решил, что надо брать с друга пример, – но ничего из этого не вышло.

Много лет назад я придумал ток-шоу на радио – «Философские разговоры». Сама идея мне очень нравилась, но я, конечно, не пошевелил и пальцем ради ее воплощения. Однажды я поделился ей со своим другом Кеном Тэйлором. Как и я, Кен – член кафедры философии Стэнфорда, как и я, он высоко ценит возможности радио. Мы оба увлечены философией языка. Но во многих других аспектах он полная противоположность и мне, и большинству других философов. Он настоящий, первостатейный, не ведающий прокрастинации предприимчивый делец. Не успел я и глазом моргнуть, а он уже стребовал с университета деньги на пилотный выпуск ток-шоу и участие в конференции работников общественного радио. Мы получили средства, сделали пилот и отправились на конференцию, где принялись подлавливать программных директоров и втолковывать им нашу гениальную идею. Они, как правило, смотрели на нас как на умалишенных и объясняли, что даже аудитория общественного радио не будет в течение часа слушать, как философы обсуждают свободу воли, бытие Бога, нигилизм или реальность чисел. Я был обескуражен и готов сдаться. Но Кен продолжил изыскания, пока мы не познакомились с Беном Маниллой, энергичным радио-продюсером с большими связями и, подобно Кену, лишенным дара прокрастинации человеком.