Он похлопал сфинкса с человеческим лицом по фиолетовому боку. Бритт захотелось сию же секунду нарисовать его руки: тонкие, с длинными пальцами, затянутыми в светлые замшевые перчатки.

– Меня напугало… лицо. Очень живое.

– Да, такова природа стекла. При необходимости оживит все, что угодно, но придаст ему мертвый вид!

Бритт присмотрелась. Глаза фигур были все до единого выполнены из стекла.

– Здесь, что же, все из стекла? – выпалила она.

Дроссельфлауэр рассмеялся.

– По большей части. Такой уж город! Что стоит изобрести неразбиваемое стекло крепче алмаза, и не использовать его в быту? К тому же цветные стеклышки это так красиво…

Глаза его подернулись мечтательной дымкой.

– Я хочу нарисовать их, – прошептала Бритт.

– Так нарисуй. Что тебе мешает?

– Я не знаю… Как передать эти цвета.

Небо окончательно прояснилось, и солнечные лучи добавили стеклянным фигурам оттенка и глубины. Они мерцали и переливались, как мерцает и переливается морская вода на глубине.

– Ничего не мешает попробовать, – шепнул ей на ухо Дроссельфлауэр.

Бритт заворожено кивнула.

Скинув шарф прямо на землю, она принялась обустраивать рабочее место. Ей уже много лет не требовалось удобство для творчества: она рисовала где угодно, где застал порыв, и привыкла сидеть и на обледенелых перилах, и на грязной земле. Чистая мозаичная мостовая казалась подарком судьбы. Разве что шарф для тепла скинуть вниз: все-таки земля промерзла за холодную ночь.

Альбом для рисования Бритт разложила на коленях, сложив ноги по-турецки. Карандаши, фломастеры и цветные мелки появились из глубины ее необъятной сумки; из этой стройной баррикады, похожей на армию готовых к бою солдат, Бритт выбрала свой любимый карандаш, который использовала для ночного неба, и сделала первый штрих.

Дымчато-сиреневый бок сфинкса начал проступать на белом плотном листе.

* * *

В условленное время Меган, Хью и Бритт встретились у дверей кафе «Флауэр дрим».

Меган пришла первой и мерзла, пританцовывая у дверей, спрятав руки в карманы. Пока ждала остальных, рассматривала обстановку. За закрытой дверью кафе (конечно же, витражной, с узором из красных и зеленых стекол в виде диковинных цветов) виднелись деревянные столики и стулья с мягкими подушками на сиденьях. Должно быть, хозяева кафе заботились о тепле и удобстве гостей. Столиков в это время года на улице не было, однако небольшая веранда была украшена цветами, развешанными в красивых кашпо. Меган не удержалась и потрогала одно из них за листик: растение было настоящим.

– Не надо трогать цветы! – раздалось за ее спиной. – Ты можешь повредить их, и они погибнут.

Меган обернулась.

Бритт стояла позади нее, прижимая к груди альбом для рисования. Рюкзак повис у нее на локте, шарф огибал шею в один оборот, волосы растрепались, а на лице застыло мечтательно-восторженное выражение художника, получившего в свое распоряжение на время всю красоту мира. Правда, его немного портило колючее выражение глаз, которые Бритт не спускала в руки Меган – пока та не вернулась в карман.

– Хорошо-хорошо, не буду, – примирительно улыбнулась Меган. – Ты давно пришла? Я не слышала твоих шагов.

– А я вообще тихо хожу, – пожала плечами Бритт. – И я не уходила отсюда. Рисовала. Увидела, что ты подошла, и перестала рисовать.

– Понятно…

Хью стремительным шагом вырулил из-за угла и направился к ним.

– Мы в самом деле будем там сидеть? – вздохнул он. – Надеюсь, у них есть мясо!

– Увидим! – сказала порядком замерзшая и уставшая от чужого ворчания Меган, и первой толкнула тяжелую дверь.

Кофейня внутри оказалась совсем не похожей на ту, в которой Хью пил кофе с Талассом. По обстановке сразу было видно, что кофейня стоит на ратушной площади, и сюда заходят на кофе-брейк вполне себе серьезные господа. Правда, сейчас было совершенно пусто.

Меган выбрала столик у окна. За желто-зелеными витражами площадь выглядела еще более сказочной и совсем не настоящей. Бритт и Хью сели рядом. Бритт выложила на стол альбом для рисования, Хью повернулся к окну спиной и закинул ногу за ногу.

Никто из них не произнес ни слова, пока не подоспела миловидная официантка маленького роста, похожая на тоненькую фею, и поставила перед каждым по кружке горячего шоколада:

– Это от заведения, – ослепительно улыбнулась фея. – Вы ведь только прибыли в Марблит и первый раз у нас? Добро пожаловать. Мы любим, любим гостей!

– А скажите, – кашлянув, спросил Хью, – у вас есть что-то с мясом?

Фея растерянно моргнула:

– Вообще у нас сладости… Но можно сделать для вас бутерброд!

Хью махнул рукой, соглашаясь на бутерброд, Бритт немедленно захотела сладкого, а Меган ограничилась шоколадом. Тревожащее чувство странности происходящего вернулось вновь. Однако шоколад заглушил тревогу: ничего лучше она еще не пробовала. И только сделав первый глоток горячего густого напитка – настоящего, а не разведенного какао, который предлагали в колледже на обед, – она поняла, что продрогла почти до костей.

– Ну, что? – Хью с минуту расправился с бутербродом и ощутил потребность поговорить. – Нашлось что-нибудь интересное?

– Да тут весь город… Интересный, – ответила Меган. – Я побродила по улицам, но все было закрыто. Зато нашла еще одну площадь. Та, на которой мы находимся, называется Флауэр-сквер. А та, другая – Кард-сквер. Это мне Кип рассказал, местный охранник. Он меня и на платформу провел посмотреть на карту – она вымощена мозаикой по всей площади! Марблит, оказывается, немаленький город. И со всех сторон – горы, горы…

– Я никуда не ходила, – пожала плечами Бритт. – Сидела тут и рисовала. Красиво же. Зато видела карусель. Отличная карусель, когда ее запустят, можно и покататься. Так мне сказал тот человек.

– Какой человек?

– Со странным именем и в дурацком галстуке. Назвал себя Дроссельфлауэром. Понятия не имею, в самом деле его так зовут, или он выдумал, но мужик забавный. И рисовалось здорово, как раз потеплело слегка.

Меган бы не сказала, что вокруг потеплело, хотя замерзшие пальцы, обхватывающие чашку, начинали медленно отогреваться.

– Ну, а ты, Хью? – спросила она. – Познакомился с кем-то из местных?

– Да, – помедлив, ответил тот. – Со стекольщиком. Зовут мистер Гласс. Он тут самый известный, по его словам. Но других стекольщиков я не знаю: пришлось поверить на слово.

Почему он умолчал о встрече с Талассом, вряд ли смог объяснить и сам. Просто почуял нутром, что не стоит заговаривать ни о нем, ни о чудесной кофейне с книжными полками: приберег это знание для себя.