— Что застыла, Малая? — ухмыляется Зверь. Нарочно двигает бёдрами вперёд. — Объезжать тебя буду, пока не понесёшь.

— А что дальше? — спрашиваю еле слышно.

— Потом будешь вынашивать ребёнка. На улицу и нос не высунешь. Будешь под охраной, как банковский вклад.

Я оборачиваюсь. Смотрю на его лицо.

— Если я забеременею, больше ты меня не тронешь?

Зверь ухмыляется.

— Я тебя своим болтом насмерть забить могу. Если буду брать тебя с пузом, матку насквозь порву. И ребёнку будет хана. А мне нужен мой вклад. Поэтому сейчас отвали, пока я вопросы важные решаю. И рот закрой. Я не разрешал тебе его открывать.

Меня словно ветром сдувает. Краснею, как свёкла. Стыжусь своего вопроса.

Можно подумать, что я серьёзно настроена рожать для отморозка. Лежать под ним. Терпеть его прикосновения.

Всего на секунду представляю его над собой. И начинает подташнивать от страха. Он огромный. Раздавит. Убьёт. Точно заколотит насмерть, как и обещает.

В дверь стучат. Зверь напрягается.

— Проверь, — командует Ризвану.

Сам в это время на меня смотрит. Леденящего взгляда не сводит.

— Чем занималась?

Стискиваю пальцы на нижнем крае кофты. Энергетика Зверя подавляет. Оглушает. Заставляет чувствовать себя букашкой. Пылинкой. Просто никем.

Но я вынуждаю себя посмотреть ему в глаза.

— Ужин приготовила.

— Чё? — Зверь хмурится.

Выглядит озадаченным.

Я отворачиваюсь к плите. Снимаю шаль с казана — картошка с курицей ещё тёплая. Накладываю в тарелки, ставя на стол. Наливаю морс в большие жестяные кружки. Хлеб ломтями кромсаю.

Зверь настороженно смотрит. Каждое моё движение оценивает. Будто примеряется. Не могу считать его реакцию. Он как глыба бесчувственная. Робот.

— Можно сделать салат. Есть помидоры… — мой голос срывается на писк. — И огурцы.

— Огурцы, значит, есть.

Зверь выпрямляется. Складывает руки под грудью. Футболка натягивается, обрисовывая скульптурное тело.

Зверь манит меня к себе пальцем.

Делаю шаг. Второй. Третий.

Зверь хватает меня. Удерживает за подбородок пальцами. Шипит прямо в губы.

— Отравить меня хочешь, дрянь?

Отравить задумала не иначе. Иначе зачем это всё? Хавку накладывает, прислуживает, смирение мне показывает…

Дрожит, дрянь.

Как бабочка дрожит и смотрит на меня. Ублюдскими глазами. Глазами Пороха. Они у неё один-в-один как у папаши. Редкий цвет. Как самаркандская бирюза.

Прикрыть бы эти зенки так, чтобы не пялилась в меня глазищами и не дырявила взглядом насквозь.

— Отравить меня хочешь, шкура? — снова спрашиваю и трясу её, как мешок с картошкой.

Всю правду из тебя вытрясу, ведьма.

Её зубы стучат. Как бусины чёток. Она маленькая. Хрупкая в моих руках. Я эту тонкую шею одним нажатием могу сдавить. Убить её не тяжелее чем новорождённого котёнка.

— Что подсыпала мне? Говори!

— Н-н-н-ничего! Клянусь! Ничего!

Реветь начинает. Опять. Бесит. До одурения раздражает. От слёз её глаза становятся ещё больше. Как у мультяшных кукол.

Она вся как куколка. Крохотная. Мне едва в плечо макушкой упирается. Стройная. Но там где надо — всё выпуклое и округлое. В ладонь просится. Манит примять пальцами.

Волосы тёмные. Густые. Но лёгкие и пушистые. Губы на лице выделяются. Пышные и красные как маки. Искусанные. Изгрызть бы их, как голодный пёс грызёт сырое мясо, чтобы не врала.

А она врёт.

Не может не врать.

И смерти моей хочет.

Я пришёл за ней. Мстить её отцу, прирезавшему родных у меня на глазах.

Чешет она знатно, что про папашу не слышала. Уверен, что врёт. Не может она не знать, что её отец держит в страхе, в кулаке многих.

Ублюдок без чести и без достоинства. Психопат. Жестокий убийца. Падаль гнилая.

И как только от такого могла родиться красотка?

Нарочно она такой вышла. Это умысел хитрый. Быть такой соблазнительной, чтобы у каждого мужика в мозгах коротило при взгляде на эти губы пышные и на глаза, как у ребёнка.

Но кровь в ней течёт ублюдская. И дрянь эта смерти заслуживает. Её бы пустить подо всех. По кругу. Раз десять. Потом вышвырнуть.

Но при одном взгляде на связанную малышку намерения поменялись.

Как будто кто-то в голове рубильник щёлкнул. Нет — и всё. Подо мной эта тварь лежать будет. Обрюхатить её хочу. Пусть ублюдка мне родит, в котором от Зверя и Пороха крови будет поровну.

Выращу из него пса. Злобного и дикого. Земля содрогнётся, когда он пойдёт по моим стопам. И будет Порох корчиться в муках, зная, что его кровь родная теперь в моей власти. Не просто мне принадлежит, но испорчена мной. Помечена. Растоптана.

Мой пропускной билет на бал к Сатане.

Но дрянь что-то задумала. Нашла яд. Интересно, где она нашла отраву поганую?

Вдруг яд всегда при ней был?

Её не обыскивали. А у баб, как известно дырок много. Прячь — не хочу.

— Достань яд, шкура! — встряхиваю девчонку.

Зубы приходится стискивать. Слёзы её мне по нервам бьют. Как будто оголённым проводом прямо в мозг тыкают.

Держу куклу одной рукой за плечо. Второй рукой штаны с её задницы спускаю. Признаваться не хочет. Значит, самому проверить надо.

— Пожалуйста-а-а-а! Не надо! Я ничего… не травила!

Хлопает дверь.

— Ты её во время ужина объезжать будешь? — спрашивает Ризван. — Дай пожрать спокойно, потом развлекайся.

Руки замирают на месте. Девчонка болтается, как ленточка на ветру.

— Что ты сказал?

Оборачиваюсь. Друг мой хавку без страха поглощает. Не давится. Солонку к себе подтягивает.

— Не досолила, Арина. Значит, не влюблённая.

Ризван ерунду какую-то несёт. Шутит. Ложкой черпает из тарелки. Жуёт. Глотает.

— Жрать не боишься? — спрашиваю.

Ризван даже не оборачивается.

— Чего бояться? Думаешь, отравить хочешь? Напрасно. Я с неё взгляда не сводил. Жратва вкусная, кстати. Только подсоли.

Смотрю на дочь Пороха. Как она в комок сжалась. Ревёт. Ревёт так много, что по её подбородку влага стекает на мой кулак. Куколка своими слезами умывается.