— Извини. Кабы знать, что это был Гэлли... Я б никогда... клянусь!

Неожиданно для себя самого, Томас расхохотался. А ведь ещё час тому назад не верилось, что он когда-либо услышит звук собственного смеха.

Чак посмотрел на Томаса пристальнее и медленно расплылся в невольной улыбке:

— Ты чего?

Томас только головой потряс.

— Да ладно, не извиняйся. Этот... шенк того заслуживал, хотя я даже не знаю, что такое шенк. Классно было!

Теперь он чувствовал себя куда лучше.

Через пару часов Томас лежал в мягком спальном мешке рядом с Чаком — в саду, на травяном ковре. Обширную лужайку, которой он раньше как-то не приметил, многие выбрали своей «спальней». Томасу это показалось странным, но, должно быть, просто внутри Берлоги места не хватало. Во всяком случае, было тепло. И это опять заставило его задуматься о том, куда он, собственно, попал. Мозг его работал на полную мощность, пытаясь припомнить названия разных мест и стран, имена правителей, принципы организации и функционирования мира. Никто из ребят в Приюте, похоже, не имел ни малейшего понятия, как он сюда попал, или, по крайней мере, если и имел, то помалкивал.

Он долго лежал без сна, глядя на звёзды и слушая тихое журчание реющих над ночным Приютом перешёптываний. Уснуть не удавалось, как не удавалось стряхнуть с себя безнадёжность и страх, пронизывающие всё его естество. Временное облегчение, которое он почувствовал после шутки Чака над Гэлли, давно испарилось. Денёк выдался какой-то бесконечный, и, прямо скажем, необычный.

И вот ещё какая странность. Он помнил много мелких жизненных подробностей: еда, одежда, учёба, игры, общее устройство мира... Но вот тех деталей, которые помогли бы воссоздать в памяти правдивую и законченную картину, не было, их как будто кто-то непостижимым образом стёр. Словно он смотрел на возникавшие образы сквозь толстый слой мутной воды. Но сильнее страха, сильнее безнадёжности была всё же... печаль.

Чак вмешался в течение его мыслей:

— Ну вот, Чайник, ты и прожил здесь свой Первый День.

— Ага, прожил. С трудом. — «Не сейчас, Чак, — хотелось ему сказать. — Не то настроение!»

Чак приподнялся, опираясь на локоть, и вгляделся Томасу в лицо.

— День-другой — и ты многое узнаешь. Начнёшь привыкать к здешней жизни. Ну как, нормалёк?

— Гм, нормалёк... И откуда только вы набрались всех этих дурацких слов и фраз, а? — Словно они взяли какой-то чужой язык и сплавили его с родным.

Чак тяжело шлёпнулся на прежнее место.

— А кто его знает... Я же здесь только месяц, ты что, забыл?

Томасу подумалось, а не известно ли Чаку больше, чем он хочет показать. Он был пареньком шустрым, весёлым, казался святой невинностью, но кто его разберёт? В действительности он так же скрытен и загадочен, как и всё остальное в Приюте.

Прошло несколько минут, и Томасу показалось, что этот длинный день, наконец, завершился — его начало клонить в сон. Как вдруг словно чья-то рука слегка подтолкнула его мозг в нужном направлении — к нему пришла неожиданная мысль. Откуда она появилась — тоже оставалось загадкой.

Всё: Приют, стены, Лабиринт — внезапно показалось удивительно знакомым. В груди растеклось приятное тепло — впервые после его появления здесь. Приют больше не казался худшим местом во Вселенной. Юноша затих, почувствовав, как раскрылись глаза и на мгновение занялось дыхание. «Что сейчас произошло? — подумал он. — Что изменилось?» Как ни странно, но ощущение, что всё будет в порядке, привело его в некоторое замешательство.

Он вдруг чётко осознал, чтó он должен сделать. Откуда появилось это осознание? Неведомо. Озарение было странным, чуждым и знакомым одновременно. И возникло чувство, что так оно и должно быть.

— Я хочу стать одним из тех парней, что выходят наружу, — громко сказал он, не зная, спит ли Чак или бодрствует. — В Лабиринт.

— А? — отозвался Чак, и в его голосе Томасу послышалось едва заметное раздражение.

— Как Бегуны, — пояснил Томас. Он бы дорого заплатил за то, чтобы узнать, откуда пришла эта мысль. — Не знаю, чем они там занимаются, но я хочу стать Бегуном.

— Да ты ни малейшего понятия не имеешь, о чём говоришь! — буркнул Чак и повернулся на другой бок. — Спи давай.

Но на Томаса накатило. Ему необходимо было высказаться, хотя он и понятия не имел, о чём, собственно, толкует.

— Я хочу быть Бегуном.

Чак снова повернулся и приподнялся на локте.

— Забей. Прямо сейчас и забей.

Томаса удивил этот ответ, но он продолжил гнуть своё:

— Не прикидывайся, что...

— Томас. Чайник. Мой дорогой новый друг. Забудь об этом!

— Завтра скажу Алби. — «Бегун... — подумал Томас. — Я даже не знаю толком, что это значит. Я что, совсем сбрендил?»

Чак со смехом откинулся на спину.

— Ну ты и кусок плюка! Спи давай!

Но остановить Томаса было нелегко

— Там, снаружи... Это почему-то кажется таким... знакомым!

— Да! Спи! Уже!

И вдруг Томаса словно что-то ударило: ему показалось, что в мозаику уложилось ещё несколько кусочков. Окончательная картина была ему ещё не ясна, но его следующие слова будто пришли как по наитию, из какого-то далёка:

— Чак, я... Мне кажется, я уже был здесь раньше.

Он слышал, как его приятель уселся и шумно вдохнул. Но Томас повернулся на другой бок и больше ничего не прибавил. Ему не хотелось спугнуть это новое чувство приподнятости, уверенности, покоя, наполнившее его сердце.

Он уснул гораздо легче и быстрее, чем ожидал.

Кто-то растолкал Томаса. Он распахнул глаза и уперся взглядом в чьё-то низко склонившееся над ним лицо. Вокруг всё ещё царила тьма — было очень раннее утро. Он было хотел заговорить, но холодная рука зажала ему рот. Томас чуть не впал в панику, но вовремя увидел, кому принадлежат лицо и рука.

— Шшш, Чайник. Ты же не хочешь, чтобы старина Чак проснулся?

Это был Ньют — парень, который, судя по всему, был вторым по ранжиру. Его дыхание было немного затхлым, как и положено утром.

Хотя Томас и удивился, но тревога немедленно улеглась. Ему стало любопытно: чего Ньют хочет от него в столь ранний час? Он кивнул, моргнул, как бы говоря «да». Тогда Ньют убрал руку, отстранился от его лица и поднялся.

— Пошли, Чайник, — сказал он, выпрямившись во весь рост, потом наклонился, протянул руку и помог Томасу подняться. Парень был не только высок, но и очень силён, так что, казалось, ему ничего не стоило напрочь оторвать новенькому руку. — Мне надо показать тебе кое-что, пока ещё все спят.