– Отпустите. Я правда не знаю, где сын. Вы мне выжжете глаза, – выкрикнула она, когда чернявый парень опять наклонил ее голову к огню.

– Я тебя заживо сожгу, если не скажешь, где он. По-твоему, мы должны тут сидеть и ждать, когда он заявится?

Нина Васильевна сильно укусила парня за палец. Он взвыл и убрал руку от ее рта. Теперь она могла закричать, позвать на помощь.

– Помогите! – Она надеялась криком привлечь внимание соседей. Но мужчина со шрамом схватил со стола пустую водочную бутылку и ударил Нину Васильевну по голове.

– Вот сука! Орать вздумала.

Нина Васильевна рухнула на пол.

Парень подошел к раковине, открыл кран и подставил под струю воды окровавленный палец.

– Чего с ней делать будем? – спросил он озабоченно.

Мужчина со шрамом выглянул в окно.

Света возле подъезда не было.

– А чего с ней делать, кончим и все, – ответил мужчина с таким равнодушием, словно речь шла о чем-то пустяковом.

Чернявый парень схватил женщину за опаленные волосы, повернул к себе лицом.

– Слушай, Манай, да ты ее уже, кажись, прикончил. Глаза закатила, падла.

Мужчина со шрамом деловито сказал:

– Нам кажись не надо. Понял, Чума? Давай ее в окно выбросим. Пусть менты думают, что сама упала.

– Давай, – охотно согласился парень.

Он проворно схватил женщину за ноги.

Мужчина открыл в кухне окно, для верности выглянул еще раз вниз, потом подхватил Лешкину мать под руки.

– Сейчас ты у нас полетишь, как ласточка, – весело сказал он, а парень засмеялся.

Вдвоем они легко подняли грузное тело над подоконником и бросили вниз.

Возвращаясь домой, Лешка зашел в бар и взял пива. Настроение было паршивое. Теперь он еще и убийца. Этот ярлык на всю жизнь, не смоешь его, не соскребешь. И еще неизвестно, как поведет себя сбежавший громила. Вдруг наутро протрезвеет и побежит в ментовку с заявой.

Выйдя из бара, он выбросил самоделку и патроны. Теперь они ни к чему. Самодельный ствол засветился у ментов. Лучше избавиться от него сразу.

Возле своего подъезда увидел «Скорую помощь». Рядом толпа соседей. Еще подумал: «Вот не спится людям». Тут же несколько человек незнакомых, явно не из их дома. Такие любопытные стараются ничего не пропустить, чтобы потом вволю посплетничать.

Лешка стал пробираться сквозь толпу к дверям подъезда, повернул голову и увидел лежащую на земле женщину. Ни за что бы не узнал ее с обезображенным лицом, опаленными волосами, если б не халат. Халат его матери. Рванулся к ней, вглядываясь в лицо.

По толпе соседей пронесся говорок:

– Сын. Сын ее пришел. Шляется где-то, а мать тут…

Лешка рухнул на колени перед матерью.

Трое врачей со «Скорой» суетились возле нее.

«Нет. Не может быть», – Лешка внушал себе, что это не мать, обознался он. Поднял голову, поглядел на открытое окно и застонал, дотронувшись до ее руки.

Мать была еще жива. Она почувствовала прикосновение сына, и ее глаза стали отыскивать его. И вдруг остановились на нем.

– Мама, кто? Кто это сделал? – спросил Лешка.

Ее помертвевшие губы что-то зашептали, и изо рта потекла кровь.

Лешка достал из кармана носовой платок и вытер кровь с губ матери. Наклонился, но разговоры собравшихся людей мешали что-либо услышать. А громко говорить мать не могла.

– Замолчите, вы! – крикнул Лешка в толпу и припал ухом к материнским губам.

– Их было двое. У одного шрам на верхней губе. Ищут тебя, – едва слышно прошептала она и задышала часто, словно ей не хватало дыхания.

– Мама! – закричал Лешка, понимая, что сейчас должно произойти. Уронил голову ей на грудь и не услышал ударов сердца.

– Молодой человек, – произнес кто-то рядом и тронул Лешку за плечо.

Лешка обернулся, увидел милиционера.

– участковый уполномоченный, майор Синельников, – представился милиционер. – Давайте отойдем. Нам надо поговорить.

Его голос дошел до Лешки далеким эхом, и потому он ничего не ответил майору, и вообще, все казалось нереальным, неестественным. Этот милиционер, копошившийся возле трупа матери, врачи и эта толпа вокруг…

– А-а? – протянул Лешка глухо, всматриваясь в лицо милиционера.

– Пойдемте со мной вон к той машине, – сказал майор, указав на рядом стоящий милицейский «уазик».

После похорон матери Лешка чувствовал себя совершенно опустошенным. Словно что-то оторвалось от него, потерялось, ушло вместе с ней в землю.

Даже домой заходить не хотелось. Пусто дома. Нет привычного уюта. И в душе пустота, горечь потери близкого человека. Только водкой и можно эту горечь залить. Знать бы точно, кто убил мать.

Лешка шел вечером домой пьяный и разговаривал сам с собой:

– Сначала убили Колобка. Чуть не убили меня. И вот убили мать. Почему? За что ее убили?

Он не обратил внимания на стоящую в темноте «Газель». Но стоило ему поравняться с ней, как из машины выскочили трое парней. Кто-то ударил его по голове, и Лешка отключился.

Сколько после этого прошло времени, он не знал. Открыл глаза, потому что почувствовал: что-то теплое, неприятное струей течет ему на лицо. Увидел: он со стянутыми скотчем руками и ногами лежит на земле. Рядом стоят четверо – двое молодых здоровяков, сразу видно качки, мужчина лет тридцати с сытой харей, на верхней губе косой шрам, и чернявый парень, примерно такого возраста, как Лешка. Стоит, гад, и мочится прямо Лешке на лицо.

Когда Лешка открыл глаза, парень рассмеялся, сказал тому, со шрамом:

– Глянь, Манай, как я его в чувство привел. Нашатырь не нужен.

– Конечно, вчера пива обпился, – сказал тот, кого он назвал Манаем, и все четверо заржали.

«Манай. У него шрам на верхней губе. Мать, наверное, про него говорила», – подумал Лешка и обратился к нему:

– Слушай ты, мудак, я тебе за мать горло перегрызу. Ты, понял меня? Развяжи-ка мне руки. Задушу тебя.

Они перестали ржать, уставились на Лешку, как на чудо. Лежит со связанными руками и ногами и еще грозится. Совсем оборзел, пацан!

Чернявый парень подскочил и ударил Лешку ногой в живот. И может быть, забил бы до смерти, если б не вмешался этот, со шрамом.

– Хватит, Чума! А то он умрет раньше времени.

«Так они, скоты, еще покуражиться надо мной хотят. Раньше времени», – мысленно повторил Лешка за Манаем, выплевывая сгусток крови изо рта.

– Ладно, – злобно проговорил парень, – сейчас ты у нас получишь удовольствие. Подыхать будешь медленно, как мышь в банке.