приоткрыла оскал голодного хищника, не ведающего людской разумности. Но хищник был в узде и вызывал скорее жалость, нежели панический ужас. На секунду Маркусу почудилось, что морщины на белой коже складываются в сеть, неумолимо стягивающую разверстый рот, сшивающую его края, как хирург расправляется с раной. Еще мгновение – и ни тени борьбы, прежний рыцарь Юлиус приветливо и ровно говорил:

– Я не так красив, как может показаться. Моя сила – во взгляде, и только.

Он снял куртку, через голову стащил шелковую рубашку.

– Мне сложно вспомнить, когда последний раз я представал перед кем-либо без одежд.

Маркус опомнился, резко подошел, сжал его худые руки. Граф улыбнулся по привычке одними губами. Привлек к себе. Отстраненно добавил, едва заметно покачиваясь, словно баюкал младенца:

– Тебе должно быть страшно, брат Маркус. Никто не желал бы стать ближе мне. Это опасно.

Обнимать его Маркуса почему-то не тянуло. Смертельная худоба, какой не увидишь даже у нищих и больных, синие узлы и линии вен, пролегающие под кожей – невольно отталкивали. Маркус освободился от невесомых уз, чуть медленнее, чем чтобы дать посчитать свой поступок проявлением пренебрежения.

Граф не удерживал его. Опустился на край каменного ложа, выжидательно подперев ладонью подбородок. Монах сделал вид, что ищет что-то в шкафу. Не издав ни единого возгласа разочарования или гнева, Ротмунд по-солдатски быстро оделся. Когда монах отвлекся от пустых закромов, то увидел невозмутимо ожидающего его графа за столом. Тот кивнул ему, приглашая присесть напротив.

– Я хочу просить ответного 'жеста доброй воли'. Пожертвуйте свою кровь. Будьте моим донором. Я не требую этого. Решите сами, как вам быть. Мне было бы приятно. В целом мире для меня нет больше ничего, что взаправду могло бы осчастливить меня, сблизить нас.

– Боже, Боже, в какую пропасть я сейчас падаю… – еле выдохнул Маркус, силясь уместить душевную боль в огоньке готовой погаснуть лампы. Его озарила спасительная идея: – Скоро рассвет. Если вы повремените немного, до будущей встречи, я обещаю поразмыслить над этим. Договорились?..

***

Маркус все еще сидел за столом, перекидывая пальцами бусины четок. Непроизвольно он дотронулся до белой тряпицы, которой была перевязана ладонь правой руки. Размотал, уставился на сухую стигму на тыльной стороне. Между собой, они с Юлиусом называли ее 'цветком', 'розой' и 'поцелуем возлюбленного'. Юлиус редко ею пользовался, всего лишь раз в год, но она упорно не зарастала и, что удивительно, не гноилась. Улика, за которую Лазарь продал бы душу, знай он ее значение.

Ах, как крепко они с Юлиусом были опутаны секретностью, они двое – прямо тайный орден! Церковь, гниющая изнутри, вобравшая в себя все земные пороки, и власть гражданская, опьяненная золотом, – обе хотели жить, во что бы то ни стало. Жить в роскоши, в лености. Они с радостью бы вступили в сговор, подвернись удобный случай. Когда улеглась незримая битва за Престол в Атру, братия немедленно обратила взор на восток. Ротебуржский приход приглянулся многим, и кто-то ждал, когда появится возможность оттяпать лакомый кусок. Тут собственная распущенность сокрыта, и главное – пристыдить и публично ославить брата своего. А рыцаря Ульша четыре века спасала недоказанность употребления в пищу человеческой крови. Кровь домашней живности, изредка, преступников – неприятно, но терпимо. Общество может это простить и даже поставить в заслугу ('вот, де, у нас в Городе какая диковина…'). Прознают о полюбовном договоре с Маркусом – взвоют до небес первыми те, что полузадушенным шепотом по углам стенает о том, что как это Город позволяет себе содержать чудовище да еще распоряжаться ему налогами?!

Самое паршивое во всей этой истории – это то, что по большому счету, их странные отношения суть никого, кроме них, не касались. Смех смехом, но если бы это был заговор против Торговой Палаты или лично председателя городского Совета, при всплывшей информации, они могли рассчитывать на прощение хотя бы со стороны народа.

Восемь лет назад, в частной беседе, еще совсем молоденький доктор Тома Хехт, помешанный на всем, что связано с вампиризмом и долголетием Ротмунда, заинтересовался раной и, хотя Маркус отказался комментировать ее происхождение, высказал свои умозаключения и оказался прав. С той поры 'тайный орден' включал троих. Естественно, Хехт пообещал, что известное ему не выберется за пределы его дома. Не верить ему не было причин.

Маркус трепетно запеленал 'розу', встал и убрал в чулан бутылку самогона, вышел во двор ополоснуть кружку водой из родника. На небе играла нежными красками утренняя заря. Тишина окутывала Город вместе с туманной дымкой. Роса блестела на листьях сада. Маркус отпил глоток студеной воды, умылся. Кое-кто из Слуг Церкви уже пробудился. Вон заспанный Артебанд потягивается, собрался колоть дрова, печь хлеб. Маркус оставил кружку у родника и, приветливо улыбаясь, зашагал к нему, узнать, как спалось и не нужна ли помощь…

Лазарь проспал до полудня, затем принялся бесцельно шляться по Городу. Там, где заворачивает к северным воротам дорога на Лот-Лореан, Лазарь притормозил. Каменный серый дом, судя по облупившейся краске, бывший раньше и красным, и желтым, и синим, по описанию совпадал с жилищем доктора Хехта. Лазарь усмехнулся под капюшоном и направился к дверям. На стук нескоро отозвался ломающийся юношеский голос, вдобавок, с невыносимым ноберским акцентом.

– Че нада? – в двери со скрежетом открылось окошечко, и показались мрачные глаза, еле различимые за рыжими спутанными волосами. Причиной мрачности явно служил расчесанный прыщ на щеке.

– Господин Хехт дома?

– На дому не принимает, – свирепо ответил молодец. – Заболел – тащи свои мослы в больницу!

Хамоватый юноша уже собрался захлопнуть окошко, но поубавил спесь, когда увидел бумагу с зеленой печатью.

– Читать умеешь?

– Гм. Да.

– Господин Хехт дома?

– Никак нет. Они-с с Константином Клоденом ушли-с на вызов-с. Будут к вечеру-с.

– А к кому?

– Почем я знаю? – удивился парень. – Э, порасспрашивайте в больнице, может, туда заявится…

– А где больница?

– Ща выйдете и на главную дорогу, не сворачивая, мимо здания Ратуши, на площадь, слева кирпичная пристройка с деревянным крыльцом. Да там больные сидят, не перепутаете!

На этом помощник врача с лязгом затворил-таки ставню.

Посланник Инквизиции смешно почесался за ухом, но не последовал совету юного норберца. Вместо этого предпочел отобедать остатками ветчины на скамейке перед каким-то не то складом, не то сараем. У торговки купил свежую булку, водовоз утолил его жажду стаканом теплой, нагретой солнцем воды. Лазарь с удобством расположился на скамейке. Прямо над ним, на холме, в свете дня, высилась громада замка Ротмунд. Оживленная улица, битком набитая попрошайками, странниками, гуляющими горожанами, будто отсеченная мечом, пустела,