нежно. Заструилась песнь тонкая, но звонкая. Весельем разбивала она мрак и грустные ноты сатировых мелодий, следуя за ловкими пальцами Ивана, пляшущими над «голосами».

Затихла «обманка». Заслушались козлоногие новую песнь. Заметил царевич, как из-за черных стволов головы рогатые показались. Играл он, не останавливался, пока не вышел один из демонов плодородия из-за спины дуба необъятного.

— Пройти хочешь, путник? Хороша твоя мелодия, да не хватает ее, чтоб уважить души наши. Спой гласом своим. Коль по сердцу придется нам песня твоя, пропустим дальше, а нет — останешься здесь навеки.

И об этом Ваня загодя знал. Подготовился он заранее, не думая долго, сразу запел голосом своим низким сломавшимся старую русскую песню:

— Пойду-выйду я в чисто поле.

Сорву-вырву я цвет медовый.

Ветер свистнет, как соко́л на воле,

Улетит лихой в край суровый.

Улетит-забудет степь цветущую,

Прилетит-увидит жизнь он чуждую.

Красоту земли, душу рвущую,

Дорогую, броскую, но ненужную.

Душа Ветра силу любит и раздолье,

Песнь задорную, пляски вольные.

Во родном краю жить привольнее,

А в чужом мы с ним обездольные.

Пусть летит свистун, пусть мечется,

А я цвет сорву сладкий маковый.

Погуляет он да обратно вертится,

Ляжет рядом он на стог злаковый,

И уснем вдвоем, в поле скошенном,

До весны забудем слезны горести.

Спать мы будем снегом припорошены,

Чтоб проснуться вновь для любви и радости.

Вытянул последнюю ноту царевич и замолк. Десять сатиров вышли послушать его. Смотрели глазами черными, немигающими, будто душу заколдовать хотели. Но стихла песнь, и спало оцепенение с козлоногих. Сатир, что слово держал, ухмыльнулся лихо, обнажив зубы острые цветом желтые, и, кинув взор на рыжешерстного собрата своего, молвил:

— Что ж, неплоха твоя песня, путник. Поддались сатиры ей, приусладились слухом. Да вот только коротка она. Спой еще.

— Нет, — сказал, как отрезал, Иван. — Некогда мне песни тут распевать. Уговор был — уважить души ваши песней, тогда пропустите дальше. Сам сказал, сатир, что понравилась она вам. О длине — уговора не было.

Рассмеялся рогатый, бородкой козлиной затрясясь.

— Верно. Верно. Ладно, путник. Мы народ честный, пропустим тебя. Голос твой чистый, сильный. Уважил ты нас, поэтому совет дам тебе на прощание. Берегись, куда б ты путь свой не держал, и какой бы тропкой не шел, опасайся каждого звука, каждого шороха и каждого, кто помочь желает.

Предупредив, сатиры с тенью слились. Скрылись за кустами и деревьями, растворившись в темноте, будто и не было никого. Ваня хотел сказать, что и безо всяких козлоногих это знает, но не стал. Спешил он, поэтому, ничего не говоря, бросился вперед. Бежал молодец, перепрыгивая пни да деревья поваленные, углублялся в чащу. Всё мрачнее и зловещей становилось. Умолкли птицы, и не переговаривались зверушки редкие. Тишина густая. Лишь тяжелое дыхание бегущего Ивана.

Вдруг яркий свет прорезал синюю темень из-за спины царевича, на краткий миг землю лесную осветив. Обернулся резко он, остановившись. Но будто и не было вспышки никогда. Стена мрака расплылась за деревьями ближайшими. И вдруг вновь белизна яркая ослепила из-за плеча и погасла, только успел Ваня обернуться. Тишина, темнота, и снова свет мигнул. Вертелся Иван, как волчок на прядильном станке. Догадался он, кто пришел на шум дыхания его громкого. Лесовик рассказывал о брате своем старшем злом. Чомор в чащу пожаловал. Хранил он Лес Сумрачный, не любил гостей. Да вот только выпроваживать никого не собирался, до погибили всегда доводил. Ослепить и сбить с толку решил вначале дух опасный. Недолго думая, запустил Ваня руку в мешок Варварин и выудил оттуда кувшинчик маленький. Откупорил пробку пенную с гулким бульканьем и вокруг себя кольцо вычертил маслом душистым, быстро вытащил огниво новое и высек искру яркую. Коснулась огненная капля круга мокрого, и вспыхнул обод защитный. Осветилась чаща темная.

Вовремя свет пролился теплый. Бежал на Ивана кабан клыкастый. Да испугалась зверюга жара огненного. Остановилась, зафыркала. Не стал ждать царевич, схватил лук да пустил стрелу прямо в лоб кабаний. Завизжала, задрыгалась свинья лесная и рухнула бездыханная. Рев раздался меж деревьев, хором голосов нескольких. Показались горы три могучие, к Ивану движущиеся. Взял еще стрелу из колчана он и натянул крепко, метясь в ближайшую. Оказались горы медведями бурыми. Злыми. Голодными.

Вспомнил Ваня, что Лесовик говорил об этих медведях Варе. Любимцы это были Чомора. Нельзя их убивать ни в коем случае! Поэтому вновь полез Иван в мешок заплечный. Достал пиалочку крытую, в которой золотые ягодки катались, и кинул их на тушу кабана. Яркий, резкий, неприятный аромат разлился по лесу от ягод редких, что высоко в горах лишь росли да мясными звалися. Неприятны они носу человеческому были, а вот зверье разное очень их любило. Медведи в особенности. Обманулись любимцы Чомора, бросились ягодки есть вместе с тушею свежей. А Ваня тем временем лихо через огонь перепрыгнул и дальше побежал.

Не боялся царевич духов встречных с препятствиями их смертельными. Известно ему было, как минуть их. Нестрашные они. Главное до первой реки добраться. Вот где сложности могли возникнуть.

Легко Ваня прошел Шептуна, что разум пытался запутать, дорожки в болота пытаясь указывать. Родственником Ауки он был. Аука подсказал, как с ним справиться. Стоило услышать шепот легкий, будто голос свой собственный, что сомнениям поддавался, сразу нужно было рисунок яркий на ближайшем дереве известью белой нарисовать. Отвлекался дух любопытный и отставал от путника, а как только нагонял, Ваня вновь рисовал. Ему Манила помогал, голосом Варвары то помощи просил, из-за кустов дальних да темных, а иной раз криком кричал ее страшным, душу выхолаживающим, заманивая в топи болотные, ямы глубокие и обрывы широкие.

Но не поддавался царевич. Договорились они сразу с Варенькой, как только узнали о Маниле, что что бы не происходило с ними, заблудятся если, кричать и манить не будут друг друга. О слове секретном условились — цапля белая. Услышит если кто из них это, не Манила значит зовет.

Сложнее со Свидой оказалось. Превратился дух навий в саму Варвару. Едва Ваня не бросился вслед за фигурой тонкой с косой до пят белой. Да вовремя опомнился, дальше свой путь продолжив.

Сбить его с дороги правильной пытались и голоса, и звери даже. Но упрямо бежал вперед Ваня, пока к реке широкой не вышел. Бурно бежали воды темные. Так быстро и яростно, что точно царевич знал — не сможет переплыть на другой берег. Снесет его и утопит поток мощный.

В ней прыгали рыбки серебристые. Значит, к берегу Живой реки вышел Ваня. И стоило подумать об этом, как десятки