— Не пора ли бросить все это?

— Что, пьянство? Я ведь тебе сказал: это мое утешение.

— Что за утешение?! Ведь ты не родился таким, и вполне можешь расстаться с вином. Ты должен бросить пить, ведь многие бросают!

— Ради чего мне бросать? Бросают те, у кого есть другое утешение. У меня же ничего другого нет.

— Но ради жизни, ради спасения души...

— Для кого жизнь — утешение, пусть те и бросают. А что для меня жизнь?

Глаза Шурендро наполнились слезами.

— Но ради всех нас, я прошу тебя: брось! — мягко сказал он.

Дебендро был тронут:

— Ты — единственный, кто хочет вернуть меня на праведный путь. И если я когда-нибудь брошу пить, то только ради тебя и...

— И кого еще? — спросил Шурендро.

— И за упокой моей жены, как только услышу о ее смерти. А пока жизнь или смерть — не все ли равно?

Со слезами на глазах, проклиная в душе Хеймоботи, Шурендро вышел из комнаты.

«Любезная моя госпожа Комолмони, многие лета!

Как еще мне назвать тебя, не знаю. Ведь теперь ты совсем взрослая, хозяйка! А я все еще считаю тебя маленькой, ведь ты выросла на моих глазах. Я учила тебя первым буквам, а теперь, глядя на твой почерк, мне стыдно за свои каракули. Но что поделаешь? Наши дни прошли. Но если б и не прошли, то как жить дальше?

Как жить?.. Я никому не могу рассказать о том, как мне тяжело и стыдно... Но и молчать у меня уже нет больше сил. Кому сказать «ты», моя духовная наставница? Никто, кроме тебя, меня не любит. С кем, как не с тобой, я могу поговорить о твоем брате?

Я сама себя погубила. Какое мне было дело до того, что Кундонондини умерла бы с голоду? Всевышний помогает людям, может быть, помог бы и ей? И зачем только на свою беду я привела ее к себе в дом?

Когда ты видела эту несчастную, она была еще девочкой. А теперь ей уже больше семнадцати. Я признаю, что она красива. И в ее красоте — мое несчастье.

Единственная моя радость на земле — это мой муж, Ногендро. Все мои помыслы только о нем; все мое богатство — это он. Кундонондини отнимает его у меня. Она лишает меня единственного утешения на земле — любви моего мужа.

Я не могу сказать о нем ничего плохого. Он и теперь самый достойный из людей, и даже недруг не мог бы ни в чем его упрекнуть. Но я вижу, что он из последних сил борется с собой. Когда Кундонондини проходит мимо, он делает над собой усилие, чтобы не посмотреть в ее сторону. Старается не называть ее по имени. И даже бывает резок, часто выговаривает ей без всякой причины.

Но чего же я так беспокоюсь, спросишь ты? Ты — женщина, ты меня поймешь. Если бы Кундонондини была ему безразлична, зачем бы он старался не замечать ее? Зачем бы ему бояться произнести ее имя? Он считает Кундонондини виновницей всего, что творится в его душе, и потому без всякого повода сердится на нее. Он сердится на себя, а не на нее; выговаривает себе, а не ей. Мне нетрудно понять это. Я всегда была словно одержимая, везде и всюду видела только его, по одной его тени могла прочесть любое его желание — ему ли скрывать что-нибудь от меня? А теперь...

Разве я не вижу, что глаза его все время кого-то ищут? Разве не понимаю, что, увидев ее, он старается не смотреть в ее сторону? Сидя за столом, он напряженно ждет, когда Кундо заговорит, — рука с рисом замирает в воздухе. А стоит лишь услышать ее голос, сразу начинает поспешно есть. Мой любимый супруг всегда был весел и внимателен, почему же теперь он так рассеян? Он не слушает, когда я говорю с ним, лишь машинально поддакивает: Как-то, рассердившись, я заявила, что скоро умру. «Да-да», — сказал он. Почему Ногендро так рассеян? Я спросила его об этом, он ответил, что его беспокоит одно судебное дело. Но я знаю, что не это его беспокоит. О судебных делах он всегда говорил с улыбкой.

Как-то раз собрались женщины и заговорили о Кундо, о ее раннем вдовстве, о ее сиротстве, стали жалеть ее. Твой брат был там. Я видела из своей комнаты, как глаза его наполнились слезами, он внезапно повернулся и вышел.

Недавно я взяла новую служанку, ее зовут Кумуд. Иногда вместо «Кумуд» он произносит «Кундо». И ужасно при этом смущается! Отчего?

Я не могу сказать, что он не внимателен ко мне и не нежен. Наоборот, он более внимателен и более нежен, чем раньше. И я знаю почему. Он чувствует себя виноватым передо мной. Ноя понимаю, что в его сердце уже нет места для меня. Внимание — это одно, любовь — другое, и мы, женщины, понимаем, какая пропасть лежит между ними.

Здесь произошел забавный случай. В Калькутте появился какой-то очень большой пандит[24]по имени Ишшор Бидьяшагор, он написал книжку о замужестве вдов. Если занимается подобным умный человек, то кто же тогда глупец? Когда у нас в гостиной появляется брахман Боттачарджо, по поводу этой книги начинается ожесточенный спор. Недавно этот говорун, настоящий баловень матери Сарасвати[25], защищая вдовьи права, выманил у мужа на ремонт тола[26]десять рупий. На следующий день славный служитель выступал уже против вдов: я подарила его дочери на свадьбу пять золотых браслетов. Больше никто не ратует за вторичные браки вдов.

Я отняла у тебя много времени своими печалями. Ты сердишься? Что делать, дорогая, кому, как не тебе, могу я поведать о своем горе? Я бы могла писать еще и еще, но я вижу твое лицо, и это меня останавливает. Никому не говори о том, что я тебе написала. Ради бога, не показывай письмо своему мужу.

Не приедешь ли ты к нам? Приезжай, с тобой мне было бы легче.

Напиши о муже и сыне. До свидания. Шурджомукхи.

P. S. Может, мне спровадить злодейку? Но куда? Ты примешь? Или тебе страшно?»

От Комолы пришел ответ:

«Ты сошла с ума. В противном случае с чего бы ты вдруг перестала ему верить? Не теряй доверия к мужу. А если ты уже не можешь ему верить — утопись в пруду. Я так считаю: надень веревку с камнем на шею и утопись. Кто потерял веру в мужа — тому нечего жить».

За несколько дней Ногендро изменился до неузнаваемости. На чистом небе появилось облачко, и внезапно, подобно тому, как это бывает в душных сумерках, все небо стало заволакивать тучами. Перемена не могла укрыться от глаз Шурджомукхи, которая тайком вытирала слезы, сидя на своей половине.