Иными словами, дачу тянула на себе мама, в разные периоды подключая к проекту различных мужчин. Поскольку я в этот раз прибыла с собственным мужем, его крепкое тело не имело причин не оказаться задействованным. Забавно было смотреть, как этот столичный пижон приобщается к мускулистым и потным забавам рабочего люда: таскает доски, прилаживает, пилит, стучит молотком. У него получалось.

Сладкий мужественно терпел.

Неожиданно отчим стал поддавать. Сперва, как всегда, по чуть-чуть, с филигранным дозированием. Вскоре сорвался. Вовлек и моего, за знакомство и для мужской солидарности.

Сладкий терпел из последних сил. Потом его стало тошнить.

– Сдохнешь тут с вами… – Он плевался и кашлял.

– Извини. Я не заставляла тебя пьянствовать.

– При чем здесь это… Я вообще, о твоей семейке… Западня… Заманила… И главное ведь, никуда не денешься. Ловко!..

Он меня упрекал?

– Никуда я тебя не заманивала. Ты – мой муж.

– Но не чернорабочий для тещи.

– Родителям нужно помогать.

– Что ж ты отсюда сбежала при первой возможности?

– Я? Сбежала?.. А не ты ли позвал меня замуж?

– Не позвал бы, торчала б в своей дыре.

– Так ты меня спас?

– А то – нет…

Ну это уж слишком!

– Знаешь, мой Сладкий, я тоже не в восторге от твоей семейки. В частности, от твоей мамочки…

– Маму не тронь…

– И столица твоя не лучше ничем. Разве что квартира побольше да пошикарней. А по сути, клетка зоопарка!

– С меня довольно… – ожесточился он. – Пора сваливать…

В тот же день он уехал. Я хотела отправиться с ним, но мама просила остаться, требовалось усмирить отчима, вытрезвить, поставить на ноги. Ей одной было тяжело. Сестрица – не в счет.

Сладкого это не касалось. Плевать он хотел на всех нас.

Мне показалось, он бежал не от чуждых ему забот, а от меня, как воплощения презираемой им провинции. И еще осознала: в дом со шпилем мне тоже не хочется. Потому что это не мой дом. И не его.

Потому что дети должны от родителей отрываться.

Все лето я провела в одиночестве. То есть, в лоне семьи, которую вновь обрела в качестве родной. У отчима обострилась язва. У сестрицы пришли менструации. У мамы болело сердце.

Одна я ни на что не жаловалась.

Как-то раз, выходя из аптеки, столкнулась с Анютой. Ощущение – словно с призраком с того света. Вроде недавно сдавали экзамены, вместе переживали, огорчались, радовались, и вот мы в одном городе, а я даже не позвоню, будто ее существует, моей лучшей подруги юности.

– А что это ты одна? – заулыбалась Анюта.

– Мой уехал пораньше, дела́, – соврала я.

– Понимаю… Скучаешь?

– Да так. Не особо.

Мы брели пыльной обочиной мимо серых домов…

– Конечно, чего тебе скучать? Ты-то отсюда вырвалась. Приезжаешь теперь только на отдых… – Анюта вздохнула. – А я как представлю, после учебы сюда возвращаться… Такая тоска берет…

На мой взгляд, прогулка затягивалась…

– Ты что сегодня вечером делаешь? Может, пообщаемся?

– Знаешь, Анюта, сегодня никак не могу.

– Ну, тогда завтра…

– Боюсь, завтра тоже. Вообще не знаю, когда выкрою время. Извини, мне нужно спешить. У меня вся семья неожиданно разболелась. Рада была тебя повидать. Привет родителям. Я как-нибудь тебе позвоню.

Я шагала, быстренько удалялась, почти убегала – от Анюты, от ее тоски, от вероятного моего будущего… Он не звонил. Который день. А вдруг, не позвонит? Вдруг, решил меня бросить? И штамп в паспорте не спасет. Отдыхаю… Вырвалась…

А вырвалась ли?

И что это я выдумываю вечно ужасы?

У него и в мыслях такого не было – меня бросить. Первое, что я услышала, когда он приехал в конце августа, чтоб меня отсюда забрать:

– Не могу без тебя.

Осторожно меня обнял, поцеловал. От него пахло по́том, пылью, поездом с пересадками. Жарким летом, проведенным вдали от меня. Неухоженностью, необласканностью. Мужчиной.

– Это была первая новость…

– Первая? Какая же вторая? Не пугай…

– Я поговорил с родителями. Было тяжело, но, в конце концов, они поняли…

– Да говори же!

Он расплылся в улыбке, широкой, заслоняющей горизонт.

– Две семьи не могут жить под одной крышей. У нас теперь… своя квартира, отдельно от них.

Квартира! Эта новость дурманила сильней любых ласк. Я в дурмане собрала вещи, в дурмане простилась со всеми и всем, в дурмане смотрела, как мелькает за окном летящего поезда старая, новая, прошлая, будущая, настоящая, независимая, другая, чудесная, личная моя жизнь…

Конец августа промелькнул в приятной активности. Голая новостройка превращалась в жилье. Он двигал мебель, сверлил, привинчивал, навешивал, выносил мусор, мыл полы, закупал продукты. Мне нравилось наблюдать его гибкий блестящий торс наконец-то задействованный в правильном приложении. В этом был эротизм нового уровня. Он становился хозяином, а значит, и я – полноценной хозяйкой нашего дома.

С первого сентября он впервые вышел работать. В этом тоже присутствовало новое качество. Вчерашний студент, а теперь, шутка ли, ученый-биолог, перспектива карьеры.

Устроился по распределению – в зоопарк.

По мне так без разницы. Платили бы деньги. И все же… Было любопытно: чем может заниматься в зоопарке мой муж, нормальный, как говорится, мужик, на котором пахать и пахать?

– Ты не поверишь… – сказал он, вздохнув. – Скорпионами.

А в октябре случился день рожденья Анюты.

Я помнила, да запамятовала. Но Анюта напомнила. После занятий пригласила всю группу к себе. Лично мне адресовалось особое:

– Или ты, королева, общагой теперь брезгуешь?

Обидно от лучшей подруги услышать такие слова. Будто я виновата, что у меня сложилось иначе. Не мы выбираем нашу судьбу, она сама нас находит. А что до общаги, я даже слегка, в ностальгическом смысле, соскучилась.

В этом и впрямь было что-то уже недоступное. Так становятся недоступными сперва детство, потом юность, потом молодость. Тогда я об этом не думала непосредственно, и все же немного грустила, когда мы завалились веселой толпой в магазин, набрали бутылок, закусок, шли, перекидывались словами, хохмили на вахте, набились в лифт, выплеснулись на анютином, бывшем моем, этаже.

Там стоял Макс.

Он курил с какой-то девицей. И еще какие-то парни. Увидев меня, Макс улыбнулся, помахал, хотел что-то сказать.