Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пара лишних шиллингов были бы для нас подарком судьбы, – сказала тогда Фрэнсис. – Не знаю, как мы сможем платить ренту в будущем году. – Она утверждала, что Мэри столь же талантлива, как и любой ткач, тем более что уже и рисует, и вышивает. – Бьюсь об заклад, только ты научишься – в мастерстве им с тобой не сравниться.
Создание узоров для ткани, как и многие другие интересные, да и более высокооплачиваемые занятия, обычно были, как казалось Мэри, прерогативой мужчин. Художники по тканям, ткачи и торговцы шелком вели себя как любовники, собственнически защищая свою работу и близко не подпуская к ней чужаков. За последние десятилетия была только одна женщина, сумевшая пробиться в этой среде, легендарная Анна Мария Гартуэйт, но ее уже пять лет как не было в живых. Мэри мечтала однажды занять ее место.
Сестрам повезло, что покойный муж Фрэнсис, Сэмюэль, работал у ткача, так что у них были друзья среди этого сонма ремесленников, заполнявших все окрестные улицы. Фрэнсис обратилась к одному из них, Гаю Ле Мэтру, гугеноту, чей отец бежал из Лиона от преследований, и попросила посвятить их в тайны ткачества. Однажды утром он привел их к себе на чердак – светлую комнату под скатами крыш с длинными окнами в наклонных стенах. Там он продемонстрировал им работу рамных шнуров и батана[3], иголок на направляющих пружинах, показал, как укладываются поперечные и основные нити, используя в качестве шаблона узор на квадратике бумаги.
– У нас челнок роликовый, – рассказал он, указывая на ручной ткацкий станок и небольшой предмет на колесиках, формирующий двусторонний узор. – Теперь можно ткать полотно шире, чем размах руки. Большая экономия.
Мэри кивнула, одурманенная сухим насыщенным запахом мотков шелковых нитей и молниеносными движениями челнока.
– Но это не столько ткачество, сколько тонкая вышивка, – заметила она, осторожно подходя ближе к станку. – Как это возможно?
– Детали, – пояснил мастер. – Самые затейливые узоры можно и несколько недель устанавливать.
Мэри непонимающе нахмурилась, но по мере объяснений кивнула.
– Этот конкретный узор, видите, на ткани повторяется часто, будь то жилет или бальное платье.
По всей комнате были расставлены бобины шелков самых разных насыщенных цветов: ярко-желтых, точно лютики, малиновых, как цветы шиповника, персиковых, алых и пурпурно-голубых, в точности как лепестки ириса, и Мэри залюбовалась.
– Если деталей больше, узор смотрится как живой, но и ошибку допустить легче, ту же нить уронить. Поэтому нужен баланс, – пояснил он. – При составлении рисунка необходимо иметь представление о геометрии и пропорциях, как и об искусстве.
– А сколько ткани одного узора вы делаете? – спросила Мэри, хотя Фрэнсис, молча стоявшая рядом, уже успела многое рассказать ей о том, как все устроено. Мэри уже выбрала тактику, решив польстить самолюбию месье Ле Мэтра, его чувству собственной значимости, чтобы он стал общительнее.
– Обычно всего наряда на четыре, столько, сколько заказал торговец и сколько он может продать. На каждое платье уйдет от девяти до шестнадцати ярдов[4] ткани.
– Получается, всего от тридцати до шестидесяти ярдов одного узора, – быстро посчитав в уме, подвела итог Мэри.
Мастер в удивлении вытаращился на нее, не ожидавший такой быстрой реакции, но уже через секунду лицо его приняло прежнее непреклонное замкнутое выражение.
– А сколько времени на это уходит?
– Несколько месяцев.
– Понимаю, ни одна леди не захочет увидеть на ком-то такое же платье, – пробормотала Мэри. – И цена оправданно высокая.
– Именно так.
– А кто решает, какие будут цвета? И узор? Как вообще выбирается схема?
– Иногда ткач заказывает орнамент у художника, в других случаях торговец делает заказ и решает, какая ткань нужна. Должен, однако, признать, – проворчал он, – что порой художник не имеет ни малейшего представления о наших станках, что можно на них выткать, а что нет, и порой нам приходилось останавливать работу и ждать, пока не поменяют весь рисунок. Иногда даже весь заказ шел в утиль.
– Могу представить, сколько это стоило времени и материалов, – согласилась Мэри.
Гай кивнул, с виду такой же невозмутимый, несмотря на все ее расспросы.
– Торговец дает нам заказ, хотя можно выткать отрез и надеяться самим найти покупателя, – продолжил он. – Простаивать станок не должен.
– Наверное, непросто перенести рисунок в схему, да? – спросила Мэри.
– Это поначалу, – признал он. – Но вот, поглядите на эту саржу…
Тем вечером Мэри вышла из дома ткача с кружащейся головой, представляя, как она может превратить свои наброски трав и полевых цветов в узоры, которые когда-нибудь будут украшать наряды знатных дам и господ, возможно, даже королевских кровей, замечталась она.
Все часы Мэри теперь проводила над рисунками, с карандашом и красками, пока огарки свечей уже не расплывались в лужицах воска, пальцы не немели и перед глазами все не расплывалось. Она рисовала примулы и крокусы, а потом, когда весна уступила место лету – васильки, наперстянки и лесной купырь. Затем Мэри переводила узоры на ткань, вышивала, пока они не начинали казаться объемными, и потом уже пыталась рисовать схему на канвовой бумаге, как показывал Гай, которую ткач смог бы использовать как лекало. Первые попытки закончились разочарованием: ей никак не удавалось перенести завитки на схему, но она не сдавалась, наконец создав несколько вариантов, которые могли подойти.
– Очень живой и милый рисунок, – похвалила Фрэнсис, когда Мэри показала ей папку с работами. – Я была бы рада надеть платье с таким изящным узором, очень красивые цветы.
– Но они так отличаются от работ других, – с сомнением протянула Мэри, неожиданно задумавшись, не потратила ли она время впустую с настолько простыми растениями. Вдруг на роскошном шелке они будут смотреться смешно, как и в виде рельефного узора на дамасте, вытканные золотом и серебром? Цветы с обочины дорог и тропинок, которые все пренебрежительно считают сорняками? В высшем обществе господствовала мода на более броские цветы: розы, лилии, камелии и тому подобное. Нет, строго напомнила себе она, ее тщательно собранные полевые по-своему прекрасны. Она убедит мастеров выткать ее узоры.
– Моя работа будет выделяться своей оригинальностью, – решительно объявила она.
– Очень надеюсь, что
