– До утра не дотянет.

Гирдир хмыкнул и отвернулся к очагу – воду проверить. Немного помолчали. И снова Злотична за старое принялась:

– А полюбовник-то не из нашенских… Ещё и богатый, видать. Плащ якой! Тут и не сыщешь сукна такого. Поигрался девкой, нелюдь…

– Да замолчишь ты или нет?! – Судья Бергрун стукнул кулаком по столу, и Злотична недовольно умолкла.

Надолго ли, Антипка не знал – вода закипела, и спорый Гирдир уже доливал в кипяток прохладной. Обхватив тряпицами таз, он двинулся к лестнице, кивнув Антипке:

– Пойдём, подсобишь атаману.

* * *

В спаленке Мельцы царил могильный холод. Антипка поёжился. Едва дверь отворил, запахом листвы прелой да земли сырой повеяло. Мельца на кровати лежала, обнажённая. Грязная исподница,[15] изорванная, в углу валялась. На груди чёрным символ какой-то начертан, на животе – ещё один. Атаман перед кроватью на коленях стоял. Кафтан снял, рукава по локти закатаны, воротник расстёгнут, а пальцы в чём-то чёрном перепачканы. По вискам пот стекает, волосы всклокочены. Антипка на пороге замер.

– О, уже и колдовство своё творить начал. Если нас хотел спровадить, мог бы и сказать, а не на холод за водой посылать.

Атаман отодвинулся от Мельцы и медленно повернулся. В пальцах уголёк чёрный был зажат. Вот, значит, откуда рисунки странные на теле девичьем взялись.

– Зачем спровадить? – Голос у Чернявого скрипучим сделался, хриплым. – Раны промыть нужно.

Он устало с колен поднялся, уголёк на стол положил. А там уже разные склянки расставлены, пробирки, веточки какие-то разложены. Ну и ну! Антип в сторонку сдвинулся, Гирдира пропуская, а сам на стол таращится. На Мельцу смотреть боязно – лежит, неприкрытая, почти что труп, а Чернявый как ни в чём не бывало. Кто его знает, что он тут творил, какое колдовство ворожил?

Гирдир из комнатки вышел, а Антип не сдержался и снова на дочку старосты взгляд бросил. Грязная кожа, покрытая синяками и глубокими ранами, уже не была синей, а грудь поднималась от тихого дыхания. Мельца худышкой не была, росточка небольшого, а подержаться есть за что. Ох, и грешно же её рассматривать! А Чернявый, будь он не ладен, заметил всё. Зыркнул злобно, глазами сверкнул, накрыл Мельцу одеялом тонким.

Антипка со стыда чуть не сгорел. Собрался вниз топать. Но атаман его остановил.

– Знаешь её?

– Как же не знать, нарочитый?! Знаю… Дочка старостина.

– Это уже и нам ведомо. – Атаман криво усмехнулся, морщины вокруг рта ещё глубже сделались.

– Мельцей кличут… – Антипка тяжело вздохнул.

– А вёсен сколько? – Атаман взял тряпицу и принялся вытирать грязные пальцы.

– Тридцать, почитай, этой весной будет.

– И до сих пор не замужем? – Атаман вздёрнул чёрные брови.

– Её в хуторе недолюбливают. – Антипка не знал, куда деться, но и молчать не мог – такое ощущение засело, что атаман из него всю правду силой вытянет.

– Отчего же?

Тяжело вздохнув, Антип заговорил:

– У старосты жена была, дочь ему родила, а потом в лес пошла за ягодами да сгинула. Три весны искали – даже косточек не нашли. Я тогда ещё маленьким был – плохо помню. Вот он второй раз и женился, на матери Мельцы. Красавица… Весь хутор за ней бегал. Сваной звали. Совсем ещё девица. Шестнадцать вёсен, кажись. А старосте больше тридцати стукнуло, ещё и с дитём. Кто ж захочет нянькой да прислугой идти в мужнин дом?! Да только её не спрашивали. А старосте бы другую в жёнки взять, а он – нет, эту захотел! И чем только его приворожила?.. Только худое у них житьё вышло. Ссорились часто, ругались. Однажды она от него прямо ночью в лес убежала. А потом вдруг понесла. Ну, все и решили – не иначе, с Чёртом спуталась! Он мастак на такие дела – с жёнами чужими, коль житьё неладное. А раз с Чёртом, значит, ведьма. В колодец собрались кинуть, пытать, чтоб призналась. А староста ни в какую, мол, пущай родит сперва, а потом и разберёмся. А Свана совсем ополоумела. Мечется по дому, окна бьёт, кричит на весь хутор: пусти к нему! А к кому? К полюбовнику, значит. К Чёрту. В общем, кое-как Багумил её удержал, Грас ребятёнка принял, а Свана ночью из дома ускользнула. А уж утром на осине возле колодца висела. Сама, али кто её туда… До сих пор никто не знают. Ну, а Мельца… Сам видишь, атаман, на отца она не похожа. Да и на мать не шибко – я-то Свану помню – загляденье, а не девка! Ну все и думают, что чёртова дочка она. А ежели не его, так и не Багумила точно. Всё одно – грех. Замуж вон её никто не берёт. Да и это… – Антипка умолк ненадолго и взглянул на неподвижную Мельцу. – Не шибко у неё радостное житьё было. Она-то весёлая, добрая, ко всем с улыбкой. А люди её боятся, сторонятся. Уж и вправду, быстрей бы отмучилась…

Торговец ещё раз вздохнул тяжело, на атамана взглянул. А тот странно так на Мельцу смотрит, задумчиво, и как будто с… нежностью, что ли? Но треснуло в очаге поленце, и вновь атаман серьёзно глядит, думу какую-то думает.

– Заночуем с ней, чтобы рядом быть, если что. Она тебя знает, поэтому тоже тут останешься, чтобы не испугалась. – Атаман отвернулся к столу, оторвал от тряпицы лоскут и в воду опустил. А затем к Антипке обернулся.

– Ну? Чего стоишь? Раны помоги промыть.

Антипка засуетился, по-прежнему опасаясь глядеть на Мельцу. Атаман тем временем начал пробирки свои откупоривать да пузырьки разные. На мутное зеленоватое стёклышко высыпал три разных порошка. Получились три горки, совсем как Венец королевы. Отделил Чернявый от каждой горки часть, смешал, в таз с водой кинул. Вода вдруг забурлила и зелёной сделалась. Смочив ткань в этом зелье странном, атаман вновь на колени подле кровати опустился. Аккуратно одеяло сдвинул, начал царапины протирать. От них аж пар пошёл. Антипка рядом топтался, не знал, куда себя деть, всё на атамана глядел. А тот грязь с кровью из ран вычищал, и так нежно делал это, что Антипка себя лишним ощутил. И не будь он это время с Чернявым в пути, подумал бы, что действительно Мельца к полюбовнику бегала. К тому, кто на коленях возле неё стоял да с тоской глядел страшными серыми глазами.

* * *

Шумит что-то… И скребётся… Это за душой её пришли. Холодно на сердце. А в голове больно. Пальцем не пошевелить… Словно куклу соломой набили. Пока ребёнок не начнёт тряпичные ручки дёргать, они неподвижно болтаются. И шум этот. Не утихает… В глазах как будто пыль. И пыль же на языке.

Мельца открыла глаза. Знакомая каменная кладка стены. От неё исходил холод. Дом. Из окошка за головой лился мутный свет. Шумел дождь. Острые ветки скреблись в стекло, требуя впустить в дом, в тепло. Мельца попробовала пошевелиться, но тело как будто не принадлежало ей. Она ощущала лишь странную тяжесть и тепло. Наверное, так чувствовали себя ведьмы, когда им вспарывали животы, набивали камнями и бросали в озеро. Хоть и были они уже мертвы. Мельце тоже казалось, что её набили камнями, даже пальцем пошевелить не выходило.