«Трамм!»

Одна-единственная нота (его взору она представляется серебристой) вибрирует в прохладном воздухе комнаты, пока, при столкновении с гранитной стеной, не съеживается в точку и не исчезает.

Едва ли хоть когда-либо ему удастся извлечь из инструмента золотистую мелодию, такую, какие играл музыкант с серебряными волосами, о котором запрещено вспоминать. Даже осенние созвучия прославленных гитаристов Слиго являли не само золото, а лишь легкое его касание.

Положив инструмент на крышку стола, он подходит к заиндевелому окну, прикладывает к стеклу палец и ждет, пока изморозь истает, словно от прикосновения весны к поверхности лежащего в низине озера.

Снаружи ветер бросает снег на серые стены и бьется в окно, которое открывается очень редко. Хотя и чаще большинства других в Оплоте. Когда на стекле оттаявший участок вновь затягивается инеем, Креслин снова берет гитару.

Стук в дверь.

Со вздохом он кладет инструмент в футляр и засовывает под кровать. Его мать и Ллиз наверняка знают о гитаре, но пока ни та, ни другая на сей счет не заикаются. Как и вообще не заводят разговоров об изысканном и утонченном, весьма мужском по духу музыкальном искусстве. В Западном Оплоте это запретная тема.

«Тук-тут. Тук-тук.»

Нетерпеливость сестры заставляет Креслина нахмуриться. Он отодвигает засов и отпирает дверь. За ней, разумеется, стоит Ллиз.

— Пора ужинать. Ты готов?

Ее волосы, такие же серебряные, как у него, светятся в полумраке гранитного коридора. Они едва достигают воротника, но в сравнении с его стрижкой могут показаться длинными.

— Нет еще.

Короткий ответ, мимолетная улыбка и обычный внутренний протест против всякой фальши:

— Ну конечно. Не понимаю, как ты вообще можешь столько времени проводить в одиночестве.

Он ступает на голый каменный пол коридора и прикрывает за собой тяжелую дверь.

— Мать была недовольна.

— На этот-то раз чем? — понимая, что сестра ни при чем, Креслин пытается подавить досаду. — Снова вспомнила о моей привычке проводить время в одиночестве? Или…

— Нет. Если тебе охота сидеть одному, ее это не волнует. Обычный мужской каприз.

— Ага, значит, дело в верховой езде.

Ллиз ухмыляется и качает головой.

— Ладно, не томи. Что не по ней?

— Твоя стрижка. Она находит ее слишком короткой.

Креслин издает стон:

— Ей не нравится, чему я учусь, не нравится, как я одеваюсь, а теперь еще и…

С верхней площадки винтовой лестницы, сложенной из столь прочных гранитных блоков, что они способны выдержать вес всего воинства маршала, они начинают спускаться к большому залу.

— И она права, — прерывает брата Ллиз. На сей раз ее голос звучит сурово, отчасти уподобляясь голосу матери. — Креслин, тебе необходимо усвоить манеры, приличествующие консорту. Побренчать на гитаре ты, так и быть, можешь, но уж скакать верхом тебе совсем не пристало. Я тоже недовольна.

Креслин непроизвольно ежится, задетый не сутью сказанного, а приказным тоном сестры.

— Она вечно недовольна. Ей не нравилось, когда я сбежал на зимние полевые учения младших стражей. А что дурного: мне удалось справиться с испытаниями лучше большинства из них. И мать сама разрешила мне участвовать в дальнейших поединках.

— Это не совсем то, что рассказала ей Эмрис.

— Эмрис не станет ее сердить, даже если обрушится Крыша Мира.

Шагая вниз по ступеням, они негромко смеются.

— Как твои упражнения на мечах с Хелдрой? — спрашивает Ллиз уже у подножия лестницы.

— Мне основательно достается. Она не щадит ни мою гордость, ни мое тело.

Ллиз тихонько присвистывает:

— Должно быть, ты делаешь успехи. Так говорят все старшие стражи.

Креслин качает головой:

— Успехи, пожалуй, есть, но не особые.

По сторонам арки, ведущей в пиршественный зал, застыли две воительницы. Креслин кивает стоящей слева, но та даже не моргает в ответ.

— Креслин! — укоряет брата Ллиз. — Это нечестно. Фиера на часах.

Креслин и без нее знает, что поступил неправильно. Он отмалчивается и устремляет взгляд в глубь трапезной. За столом на возвышении нет никого, кроме Эмрис, чего нельзя сказать о столах, расставленных прямо на гранитных плитах пола. За ними уже расселись многие обитатели замка, стражи и их консорты. Дети с попечителями усажены позади всех, возле входа, из которого появляются Креслин и Ллиз.

Креслин напрягается, зная: чтобы достигнуть помоста, ему придется пройти мимо передних столов, где полно стражей, не имеющих консортов.

— С ума сойти, какие мы сегодня мрачные, — подкалывает его Ллиз.

— Будешь тут мрачным, когда на тебя таращатся как на племенного жеребца, — цедит сквозь зубы Креслин.

— Чем дуться, лучше бы получал удовольствие, — невозмутимо откликается она. — Во-первых, этого все едино не избежать, а во-вторых, что плохого в искреннем восхищении?

Креслин, однако, предпочел бы добиться восхищения стражей по иному поводу. Недаром, он настоял на том, чтобы его обучали искусству биться на клинках, и тайком осваивал езду на боевых пони. Правда, ему не удавалось уделять этому столько времени, сколько хотелось бы, поскольку маршал заставляла его изучать каллиграфию и логику, так что по части верховой езды ему было далеко до большинства натренированных воительниц. Но в отношении клинков дело обстояло иначе. И это при том, что в бою стражи Западного Оплота не знали себе равных, благодаря чему его мать правила Крышей Мира и контролировала торговые пути, соединяющие восток и запад Кандара.

«…и все же он по-прежнему красивый юноша…»

«…острый, как клинок. Пронзит твое сердце и оставит истекать кровью».

«…спасибо, но на мой вкус он грубоват».

Креслин видит, что Ллиз с трудом сдерживает усмешку, и поджимает губы.

«…а я все-таки хочу попробовать, чтобы он…»

«…А чтобы маршал выпустила тебе кишки, как — не хочешь?»

Они поднимаются на помост, и сидящая у дальнего правого конца стола Эмрис встает.

— Милостивая госпожа. Милостивый господин… — голос командира стражей низок и строг.

— Садись, — кивает ей Ллиз.

Креслин кивает молча.

Ллиз поднимает брови: ведь пока не сядет он, не сядут ни она, ни Эмрис. Потом, когда придет маршал, все трое поднимутся снова. Креслин мог бы заставить их дожидаться маршала на ногах — ему случалось проделывать такое, но сейчас он не видит в этом смысла.

Юноша занимает свое место напротив Эмрис, и Ллиз, потихоньку облегченно вздохнув, садится рядом с братом на одно из трех кресел, поставленных лицом к залу и нижним столам.