– Что значит «мало», Ханна? Что это за ответ такой?

Она уже стояла под душем.

В свою каюту пришли Виолетта и Никита.

– Скажи, это нормально – делать из меня дуру? – допытывалась Виолетта. – Со мной обращаются как со свиньей! Сейчас мы ее покормим, а потом зажарим.

– Так не только со свиньей, – хмыкнул Никита.

Виолетта сняла туфли и пошла к кровати. Никита открыл дверь в ванную. На бархатной розовой подушечке с золотыми кисточками по углам сидел Артемон, на лапке поблескивали часы. Пудель серо-голубого цвета являл собой образец игрушечного мастерства. Никита взял его в руки и понес в комнату.

– Как ты думаешь, почему Саломея решила всех нас успокоить и не дала Филиппу говорить? – спросила Виолетта. – Она что, знает больше всех? Почему она вмешивается?

– Каждый знает что-то лучше других. Мы все идем разными дорожками, – спокойно ответил Никита.

– Я сажусь на шпагат и кручу обруч лучше, чем она, ты прав. – Виолетта обиделась. Она вообще хандрила и волновалась. Потом заметила пуделя. – Это что, мне? – наконец улыбнулась она.

– Нам, наверное. Нашел в ванной.

– Значит, тебе, раз ты нашел.

– Но я же здесь не один. И ты могла войти раньше меня.

– Она все-таки хотела мне что-то сказать.

Виолетта сняла платье и сидела в одних трусиках. Маленькие грудки, почти одни сосочки. Никита таких не видел со школы. Он тоже разделся.

– Она хотела подчеркнуть, что не в пороках человеческих тут дело, не там надо искать, – продолжала Вили.

– Ты от людоедства впечатлилась? – Его руки уже потянулись к ней.

И все…

Наступило утро. Они проснулись в обнимку, как пара голубков. Вообще без одежды. Вили сразу откатилась на другую сторону кровати.

– Ты куда? – прошептал спросонья он.

– От тебя подальше.

– Вили, – он начал просыпаться, – я вчера, кажется, напился. Я был сильно пьяный, да?

Она молчала.

– Я что-то не так делал вчера? – Никита ничего не помнил. Больше всего его волновало, не причинил ли он ей какое-нибудь неудобство. Такого с ним еще не случалось. Он потянулся. Не хрустнула ни одна косточка. Казалось, что ему опять тридцать или даже двадцать пять, что он аспирант, а это какая-нибудь студенточка с танцев из клуба, что они в его общежитии и что надо незаметно вывести ее на улицу.

– Я не могу тебе сказать, так ты все делал вчера или не так, – сказала Вили. – Я не помню.

Они уставились друг на друга, как будто увидели летающий стол.

У Севы разболелась голова. Полгода назад он попал в автокатастрофу и получил сотрясение мозга. Уже шесть месяцев жил без Иры. Когда болела голова, он думал о ней. Как будто платил за то, что из них двоих выжил именно он. Это было так, и все. Почему иногда голова вдруг начинала болеть, врачи ничего определенного сказать не могли. Сначала, как вспышка, он вспоминал ее в гробу, потом вспоминал свое с ней счастье и обязательно катастрофу – ночью на Рублевке. Ночью в двадцатиградусный мороз. Потерять любимую… Боль. Он тогда только понял, что стал ее любить. Ему так трудно досталось это чувство.

Когда они вошли с Мари, он сразу полез в чемодан за таблетками. Открыл шкаф и увидел грустного Пьеро, висевшего на каком-то крючке, в белом костюмчике с длинными рукавами. Копейкин даже испугался и ойкнул. Снял его с крючка и бросил на кресло. Но на кресло уже успела сесть Мари, так что он бросил Пьеро прямо на нее. Она тоже испугалась.

– Прости, Мари!

– Откуда он взялся, этот Пьеро? – Мари была в недоумении.

Копейкин достал таблетки, налил воды и выпил три штуки. Мари улыбнулась.

«Я эту «Виагру» и в глаза-то не видел», – подумал Сева. Он содрал с себя всю одежду, не задумываясь, элегантно он это сделал или нет, и плюхнулся на кровать лицом вниз.

– Ты потолстел, Копейкин, – Мари достала откуда-то павлиное перышко и пощекотала им у него между ягодиц.

– Это от денег, – пробурчал он, зная прекрасно, что именно ее возбудит.

– На всякий случай надо и деньги выбирать вегетарианские, – посоветовала от души Мари.

– Которые хрустят? – уточнил Копейкин.

Она подумала.

– А когда ты идешь в туалет – там что?

– Где – что? – спросил Сева.

– Ну, в толчке? Тоже деньги?

– Раздевайся и ложись ко мне. В толчке сама знаешь что. Что вы за народ такой?! Ты как Вероник.

– Не напоминай мне об этой рыжей колбасе.

– Да ладно тебе. Будут еще достижения на твоем веку, – успокоил ее Сева.

Мари легла рядом.

– Сева… – шепнула Мари.

Он положил руку на ее плоский живот.

– Мадам?

– Бывают русские шимпанзе? – промурлыкала Мари.

– А ты как хочешь?

– Я хочу по-настоящему.

– Тогда выброси все из головы, весь мусор. Оставь в себе только женщину, и я приду… – В принципе она ему давно нравилась, и он знал, что она может стать даже хорошей женой. В ней был этот французский выпендреж, поворот головы, жесты, но в то же самое время она была уютная, внимательная и очень быстро понимала суть разговора и чувствовала настроение. Она всегда сэкономит, но от этого не поменяет выражение лица. Как у нее дела на фирме? Чем она занималась-то? Мебель они там, что ли, проектировали или крыши? Кажется, какую-то мебель для муниципальных сооружений.

С этими мыслями он то ли заснул, то ли проснулся. Чувствовал себя полным огурцом. Когда вот только футболку на себя натянул, не помнил. Он в этой никогда не спал, почему он ее надел?

Мари была в розовой китайской пижаме.

– Сева, с нами что-то не то. Мы ни в какой не в Греции!

– Ты что, вставала и смотрела в окно?

– Пошли в салон!

Почему-то им дали мастер-каюту – только сейчас заметил Олег.

Саломея направилась к зеркалу уверенными шагами.

Он смотрел на нее, как смотрят на картину, вглядываясь в детали и хватая целое. Он точно так же смотрел в иллюминатор, когда приземлялся в какое-нибудь любимое место, узнавая силуэты зданий и предвкушая интересные встречи, успешные переговоры, хороший отдых.

Вспомнил, что однажды встретил ее зимой в аэропорту в Вене у телефонных автоматов.

– Здравствуйте, Олег.

Он проходил мимо, и она стояла у него на пути.

– Что вы тут делаете, Саломея? – искренне удивился он. Как будто это была не Вена, а старый железнодорожный вокзал в российском захолустье, где он сам ни разу не был.