Дом Рудольфа был не богат, но и не беден: просторные сени, широкая горница, кухня, чулан и две боковушки. Окна аккуратно затянуты настоящим бычьим пузырем, чистым, промытым, а очаг посреди горницы, что в земляном полу, огорожен крупными камнями.

В потолке дыра, куда выходит дым, свисают черные космы копоти на паутине, а на длинных поперечных балках, на колышках раскачиваются окорока кабанов, медведей, оленей, там же коптятся широкие кольца колбас, вырезки из воловьих и лосиных хребтов.

На полках, называемых мисниками, ровным рядком стоят глиняные и даже две оловянные кружки. Ложки все, как одна, из хорошего дерева, половина расписана яркими цветами и покрыта лаком.

Чтобы стены не казались пустыми, Рудольф велел повесить везде крест-накрест добытые в бою мечи, копья, с улицы, дротики, секиры и боевые топоры. Когда стена заполнилась, он повесил на другую, чтобы не выглядела сиротой, все щиты и даже конскую сбрую.

Когда топят, горница, конечно же, наполняется едким дымом, оружие быстро чернеет, слугам приходится периодически его чистить, зато рукоять боевого топора не переломится в бою лишь потому, что ее изнутри прогрыз проклятый жук-дровосек.

Обедать, это я тоже врубился сразу, садятся за общий стол в главной горнице, не делая различия между хозяевами и челядью. Стол из простых сосновых досок не ломится от еды, как не ломились и сосновые лавки под тяжестью исхудавших поселян, однако достаток есть, есть.

Я сложил свои нехитрые пожитки, посмотрел, как устроили коня, – все работают, как муравьи, все знают свое дело, свои обязанности, все кому-то принадлежат и затем вышел в город.

Бернард – когда же он спит? – с двумя мастерами отбирал в городской оружейной палате оружие для молодых воинов.

– Что делать? – повторил он мой вопрос. Мне послышалось далекое грохотание в тучах. – Я нашел было тебе занятие... все-таки ты мой оруженосец, но умные люди отговорили. Ты ведь больше пользы принес, когда... словом, когда тобой не управляли. Не указывали, что делать, какого коня какой щеткой скрести. И меч добыл, и Галахада отыскал... ну ладно, наткнулся случайно, но все же сам... Так что пока походи на длинной веревке. Надо будет, укоротим. На недельку свободен, понял? Знакомься с нашим королевством. Боюсь, твое время придет раньше, чем ты думаешь...

Я кивнул, пряча глаза. Как же, как же, я помню про святейшую инквизицию. У них суд скор, как у наших чекистов с их революцьенной бдительностью..

– Хорошо, – сказал я с готовностью, – я попробую быть полезным. Да что там попробую, постараюсь! Но, Бернард, ты знаешь, я здесь человек новый, могу ляпнуть глупость... даже оскорбительную глупость! Но это не со зла или желания ляпнуть или наляпать, понимаешь, а по невежеству. А невежи угодны Господу, помнишь? Так что не сердись, ответь мне, пожалуйста, кто такие оборотники?

Молодые воины услышали, отпрянули. На их лицах были стыд и отвращение, а на Бернарда они смотрели подлинным изумлением. Бернард перекосился в злой гримасе.

– Я уже жалею, что тебя взяли!

– Бернард, ты только ответь, – сказал я умильно, – и я сразу от тебя отстану.

Бернард опустил ладонь на рукоять ножа, взгляд скользнул по моему открытому горлу.

– Я знаю и другой способ, чтобы ты отстал. Навсегда.

– Ты этого не сделаешь, – ответил я торопливо. Лоб покрылся испариной, а голос дрогнул от осознания, что Бернард в самом деле может зарезать легко и просто, как режет овец. Конечно, просто пугает, но все-таки в этом мире в самом деле слово и дело стоят рядом. – Я ведь не враг!.. Я еще могу пригодиться.

Бернард вздохнул, плечи опустились.

– Да, сейчас каждая пара рук дорога. Ладно, парень, живи. Но больше никого не спрашивай, кто такие оборотники. В крепости не все такие ангелы, как я.

Я трусливо уронил взгляд. Если Бернард ангел, то весьма и весьма гневный ангел. Если есть такие волосатые ангелы.

– Ладно, – сказал я и сделал осторожный шажок назад. – Я пойду, ладно?

– Иди, – буркнул Бернард. Потом, видя мое смирение, бросил вдогонку: – Мой тебе совет – никого не расспрашивай про них! Понял?

Я покачал головой:

– Не понял, но все равно не буду. Мне жизнь дорога.

– Жизнь что, – сказал Бернард зло, – ты душу береги! Оборотники больше опасны душе, чем плоти. Ведь жену того мужика не убили, а околдовали! А единственный правильный путь борьбы с оборотниками – не говори о них, не думай о них, а едва где встретишь – убивай, пока они не успели раскрыть рта.

Я кивнул.

– Так бы и сказал. Только не понял, почему о них нельзя говорить даже между собой?

– Потому что это тоже как-то дает им силы! Понял? К ним надо, как к крысам. Только тогда будешь сильнее, а они – слабее.

На улице я постоял, подумал, оглядывая двор. Прошла миленькая девушка, улыбнулась мне тихо и застенчиво. На палочке проскакал мальчишка, остановился передо мной, выдохнул изумленно:

– Ого! Вот это рост!.. Ты огр?

Я подумал, пожал плечами.

– Да вроде бы нет. А что, похож?

– В точности, – заверил мальчишка. – Тогда ты из благородных?

– Гм, – ответил я, – интересный выбор: либо огр, либо благородный. А чем лучше быть благородным?.. Я вот из простонародья.

– Фи, – сказал мальчишка. – У простонародья красная кровь и черные кости! Я в удивлении развел руками.

– А у тебя какая?

– Голубая, – ответил он. – Голубая кровь!

И в доказательство засучил рукав и с гордостью показал маленькие детские вены, в самом деле почти голубые.

– Голубая кровь, – повторил я задумчиво, в голове мелькнуло что-то из классиков, но что, не вспомнил, – и белые кости... да?

– Да, – ответил он гордо, – ибо я – благородный!

А вот Асмер живет в достатке, определил я, когда подошел к его дому. Можно сказать, в сравнении с Рудольфом купается в роскоши. Окна в его горницах из пластин рога, распиленного и отшлифованного до толщины тончайшей льдинки, и через них виден не только свет факелов за окном, но можно различать даже людей и коней.

Вместо очага, что у Рудольфа, здесь настоящая печь, жарко полыхают две жаровни, а сам пол не земляной, не глиняный, а из настоящих досок, плотно подогнанных так, что в щель не просунуть и палец. Пол листает, гладко выструганный и вымытый, от него пахнет сеном.

На широких мисниках, кроме глиняных кувшинов лежали медные миски и тарелки. Все кружки оловянные, есть даже медные, а из ложек я заметил одну серебряную. В опочивальне пол покрывают огромные рыжие турьи и серые медвежьи шкуры, а во второй горнице, где Асмер изволит трапезовать, у стола кабаньи шкуры с толстой кожей и негнущейся щетиной.

В боковой комнате ровными рядами висят связки лисьих и куньих шкур. Волчьи и бобровые хранятся отдельно, рядом с сушильней, где желтыми восковыми кругами громоздятся глыбы сыра, дальше тянутся бочки меда, воска, муки, корзины с сушеными грибами.