Говорили, что у меня нет сердца. А если и есть, то изо льда.

Это тоже было правдой.

И вот прошла неделя. Одна чертова неделя, за которую работа не была заброшена только силой воли и благодаря осмыслению того, что за мной стоят сотни семей, которым нужны деньги, помощь и стабильность, потому что всё это время я едва заставлял себя отрываться от монитора ноутбука.

«Северный чертог» был не просто баром по ночам и местом сбора тех, кого называли викингами.

Он был домом.

И был адом.

Поэтому на каждом этаже, в каждом углу стояли многочисленные камеры, благодаря которым мы с Бьёрном могли отследить любую неприятную или спорную ситуацию.

Камера была и в той каюте, куда забросили Лизу.

И я снова смотрел на неё.

Смотрел как сумасшедший с того самого момента, как парни закрыли ее в первый же день.

Лиза не была робкой и послушной — это уж точно.

И я снова хмыкнул, поражаясь силе ее воли и стойкости, потому что девчонка искала пути выхода. В очередной раз.

А еще был наслышан, как она успела свернуть кровь охране тем, что почти всё время кричала, а когда охрипла — била палкой о решетку.

За восемь лет работы «Чертога» Бьёрн еще ни разу не опускался до того, чтобы лично приходить к смертникам. И то, что этого добилась именно русская девчонка, говорило о многом.

Я не понимал только одного: КАК она оказалась среди самоубийц?

Сначала не поверил в это.

Подумал, что ошибка.

Даже вызвал к себе на разговор гробовщиков, которые привозили мясо изо всех трех центров реабилитации и психологической помощи, откуда и доставляли этих безвольных существ, если, конечно, успевали спасти и уболтать не убивать себя.

Мужчины клялись, что в отчетах значились обе девушки. Что их на пару сняли с моста спасатели и поместили даже в соседние комнаты, потому что психологи настояли на этом, отмечая сильную дружескую связь.

Я и этому не верил.

Чаще всего работа людей — это полное дерьмо.

Тот, кто хочет получить много денег и не страдать головной болью с заморочками в виде совести и полиции, способен на многое, лишь бы всё шло по плану.

Когда мне предоставили видео, вопросов больше не осталось.

Их действительно сняли с моста. Обеих.

Но глядя, как Лиза снова пытается оторвать от кровати кривой гвоздь, чтобы, видимо, расковырять окно или замочную скважину, начинал сомневаться во всём.

Ее трудно будет сломать.

Еще труднее будет найти для себя причину отправить ее на игру.

Хотя бы потому, что у Лизы была крайне устойчивая психика. Чтобы сломать такую до уровня безвольного раба, делающего всё, что ему скажут, придется вести себя слишком жестоко.

Девчонка и сейчас показывала свой характер.

Она ничего не ела. Вот уже как неделю, что провела в каюте.

Добавьте еще неделю, проведенную в клетке подвала, и станет ясно, что дело полное дерьмо.

Поэтому похудела так сильно, что от нее остались только одни глазища цвета бирюзового неба. А на фоне темных волос кожа выглядела настолько бледной, что пора было отправлять к ней врача.

На моей памяти никто еще так отчаянно не сопротивлялся. Даже мужики.

За всё это время Лиза не проронила ни слезинки.

Зато каждый день технично и упрямо переворачивала вверх дном свою каюту, и это при том, что вся немногочисленная мебель была намертво привинчена к полу, включая даже настольную лампу, которую невозможно было отодрать от стола.

Но девчонка не сдавалась, и я усмехнулся себе под нос, видя, как она яростно пнула кровать, закричав, а потом и вовсе принялась молотить по ней руками и ногами.

Как в ней еще осталась сила, если учесть, что она пила только воду?

Захлопнув крышку ноута и скрывая Лизу от своих вечно голодных до нее глаз, я поднялся из-за стола и неспешно покинул кабинет.

Чтобы спуститься на два-три уровня ниже, миновав кухню и подвал.

И лично услышать ее голос.

Каюты не закрывались на ключ. Замочная скважина была всего лишь иллюзией. Механизм закрытия дверей был куда более надежный и походил на клапан между отсеками подводной лодки, закручиваясь по часовой стрелке.

Отсюда невозможно было выбраться, пока дверь не откроют снаружи.

Но опустив руку на открывающий механизм, я замер, услышав голос Лизы.

Девчонка пела.

Тихо, разбито.

На своем языке, который я не понимал, но ощущал по интонации, что слова этой песни были печальные.

Я слышал, как задорно она могла смеяться.

Как строго отчитывала свою младшую сестру за то, что та в очередной раз стащила ее косметику или личные вещи.

Как сдержанно и вежливо общалась с посетителями конторы своего отца, который занимался подбором недвижимости и был хорош в этом.

Но не то, как она пела.

Поэтому не шелохнулся у двери до тех пор, пока девчонка не стихла, стараясь не думать о том, почему делаю это.

Я открывал дверь так, чтобы она слышала и была готова к тому, что ее одиночество будет самым наглым образом прервано. Даже если временно.

Стоило мне войти, склоняя голову, потому что вход был ниже положенного, и выпрямляясь затем во весь рост, как девчонка тут же насупилась и зыркнула яростным взглядом, едва не ощетинившись, словно мелкая хищница.

Как такую сломать?

Она походила на дикого волчонка, который остался совсем один, никому не верил, а потому кидался на всё, что двигалось.

Впрочем, разве это не было истиной?

Больше с ней не было никого.

Какое-то время я молча рассматривал девушку, отмечая, насколько сильно она осунулась и похудела. В реале, не через призму камеры, это было куда заметнее.

И позволял рассмотреть себя, когда неторопливо сел на край стола, потому что в этой убогой комнатушке не было стула или кресла. Только кровать, стол и тумбочка.

Теперь она смотрела на меня иначе.

Не так, как в первую нашу встречу, где она с порога врезалась в меня и, быстро извинившись, просто пробежала мимо, даже не поднимая толком головы.

Эта комната была пропитана ее ароматом.

Настоящим. Теплым. Особенным. Без намека на парфюм, потому что в ее скромном распоряжении были лишь кусочек мыла и ванная.

И этот аромат будоражил меня.

С ним так и не смог сравниться ни один из мне знакомых.

Потому что я знал его на вкус.