Вечер мы снова провели большой дружной семьей — я, дедушка, Кирилл, Коля, Олег и еще какой-то парень из службы безопасности. Я потихоньку начинала их различать, но имена еще путала. Мы поужинали на кухне Маши и Молчанова, а чай вышли пить на террасу. Солнце садилось над Финским заливом, облака окрасились в насыщенный сиреневый цвет.

То чувство, которое толкнуло меня к Кириллу в примерочной «Бабочки», не исчезло. Я все еще ощущала притяжение к нему. Это было похоже на то, как если бы я зашла в дорогой кондитерский магазин: восторг от красоты и разнообразия пирожных, искушение купить сразу пять штук, невозможность отвести взгляд от прилавка. И сомнения в глубине души: а нужно ли мне это? Может, обойтись без сладкого?

Неужели это и есть влечение? Так женщина понимает, что ей нравится мужчина?

С Молчановым все было иначе. Тогда мне показалось, что в кровь пустили кислоту: я вспыхнула, потеряла способность думать, превратилась в животное. Инстинкты взяли верх, и я кралась к мужчине, как голодная львица к своей жертве. К Кириллу у меня не было такого необузданного болезненного влечения.

Я посмотрела на то место за столом, где на дне рождения Маши сидел Молчанов. Оно сейчас пустовало, но перед глазами возник его образ: солнечные очки, скрывающие взгляд, клетчатая рубашка, растрепанные ветром русые волосы. Я помнила каждое его движение, каждый наклон головы. Помнила бережный жест, которым он обнял Машу, помнила хлопок пробки от шампанского, крики «Горько» и клацанье железных щипцов для мяса. Помнила горе, накрывшее меня с головой, как мутная волна.

И я поняла: то, что я чувствовала к Кириллу, можно было назвать искушением — смесью любопытства, неоформленного желания, девичьего интереса и искреннего человеческого восхищения. А то, что я чувствовала к Молчанову, можно было назвать одним коротким словом — голод. Не смесь чего-то, не приятное волнение, а грубый, мучительный, физиологический голод. Если бы я сама такого не испытала, то не поверила, что так бывает: что можно разумом осознавать всю невозможность наших отношений, а телом так отчаянно их желать.

Даже то, что он находился на другом краю земли, меня не останавливало.

На террасе горели фонари, но мое лицо было скрыто в тени. И хорошо. Мне не хотелось, чтобы кто-то из присутствующих догадался о моем угнетенном состоянии. Еще недавно я верила, что все у нас с Кириллом получится, а сейчас мне казалось, что я совершила ошибку. Меня кидало из одной крайности в другую, как неуправляемую лодку во время бури.

Я собрала со стола пустые чашки и понесла их на кухню. Мне хотелось остаться одной, чтобы никто не мог подсмотреть смятение на моем лице или подслушать сомнения в моих мыслях. Я не привыкла постоянно находиться на виду, в окружении людей, из которых как минимум двое по долгу службы умеют считывать эмоции.

Я поставила чашки и тарелки в посудомоечную посуду, машинально смахнула крошки со стола. Теперь, когда я представила Молчанова сидящим за столом на террасе, я не могла остановиться и не представлять его везде. Один призрачный Молчанов валялся на диване с книжкой, второй щелкал пультом телевизора, третий жарил яичницу, четвертый загружал в холодильник продукты, пятый включал посудомойку… Я приложила палец к кнопке, как будто могла почувствовать прикосновение Молчанова, и тут же убрала. Не надо. Так можно далеко зайти.

Взгляд упал на дверь, ведущую в ванную комнату. Мгновенно передо мной вырос шестой призрак, самый сногсшибательный — босой, с мокрыми волосами, с одним лишь полотенцем вокруг бедер. Нет! Нет. Я была в этой ванной, я видела: она гостевая. Там ничего не напоминало о хозяевах — никакой косметики, зубных щеток, бритвенных станков, фенов и расчесок. Там даже полотенца были отельные — большие, белые, сложенные в стопку. Молчанов мылся в другом месте. Где-то на втором этаже.

Один раз подумав об этом, я уже не могла выбросить эту мысль из головы.

Я оглянулась: Кирилл разговаривал с Олегом и Колей. Кажется, они обсуждали рабочие вопросы, до меня доносились обрывки их беседы: «двенадцать тонн не хватает» и «тальмана потеряли накладную». Дедушка лежал в мягком кресле под кадкой со стриженым деревом и читал «Деловой Петербург» недельной давности. Парень из СБ курил у ограждения и болтал с кем-то по телефону. На меня никто не смотрел.

Я выскользнула в темную прихожую и нащупала перила. Гладкое прохладное дерево остудило горячие ладони. Я замерла, не в силах пошевелиться. Я не должна идти на поводу нездорового любопытства. Это какой-то мазохизм — пытаться проникнуть в спальню мужчины, который сам меня отдал другому. Кроме того, если меня застукают наверху, все подумают, что я больная на голову. А Кирилл может догадаться о моих чувствах. Хотя нет, он верил Молчанову как самому себе. И мне он тоже верил…

Сердце застучало даже раньше, чем я осознала, что ступила на первую ступеньку. Больше я не медлила. Взлетела по изогнутой лестнице и оказалась в небольшой уютной гостиной, явно обставленной женщиной: светлая мебель веселой расцветки, пушистый ковер на полу, шкаф с книгами, ваза на комоде. Вечернего света из окна не хватало, чтобы рассмотреть корешки книг и узор на ковре, но хватало, чтобы не споткнуться в сумраке и не упасть.

В гостиную выходили четыре двери. Я по очереди заглянула в каждую. Две комнаты оказались пустыми — вероятно, будущие детские. В одной — нечто вроде гардероба и кладовки, а в последней, самой дальней от лестницы комнате, я обнаружила спальню. Я зашла в нее и закрыла за собой дверь. Нащупала на стене выключатель и щелкнула клавишей. За изголовьем кровати медленно разгорелись скрытые источники света.

Здесь он спал. С Машей. Здесь они любили друг друга. Здесь они зачали ребенка.

На одной тумбочке стояло хрустальное блюдце, в котором поблескивали жемчужные серьги. Там же лежал бальзам для губ и маленький тюбик крема. На другой тумбочке валялись несколько авиационных журналов, зарядка для телефона или планшета, и стояла недопитая бутылка минеральной воды.

Это его сторона кровати.

Я села и вытащила подушку из-под небрежно накинутого покрывала. Поднесла ее к лицу. Да! Это его запах. Не запах туалетной воды или крема для бритья, а запах его тела — тонкий, чистый, родной. Я неловко ткнулась лицом в подушку и здоровой рукой кое-как натянула на себя кусок одеяла. Я буду тут. Пусть меня найдут и убьют. Застрелят, как маму. Плевать.

Беспросветная тоска обрушилась на меня лавиной и погребла под собой. Я еще сильнее вжалась в подушку, потерлась об нее щеками, носом и губами. Побежали слезы. Почему это случилось со мной? Как мне жить дальше?

«Я обезоружена» — запел телефон в кармане.

Я достала его и посмотрела на экран: какой-то незнакомый номер, и, кажется, даже не российский. Я ответила на звонок:

— Да.

— Аня, пожалуйста, уходи оттуда сейчас же, — сказал Молчанов глухим бесцветным голосом.

— Паша? — я не поверила собственным ушам. — Паша, это ты?