За окнами светало. Граф выложил на стол тяжёлый плоский ящик, щёлкнул замками и откинул крышку. Внутри на бархатных ложах, изогнувшись серебристыми рыбами, удобно устроилась пара дуэльных пистолетов. Фёдор Иванович вытащил один, привычно вскинул и прицелился. Вот ведь игра фортуны! Спасая кузена, из этого «лепажа» он позапрошлой ночью свалил индюка-британца. А теперь из него же придётся прострелить себе голову, в которой крутятся обрывки воспоминаний последних лет…

…или сердце, в котором занозой по-прежнему сидит — Пашенька.

Часть вторая Санкт-Петербург, май — июль 1803 года

Май в Петербурге и его окрестностях — пора чудесная…

…когда бы не распутица. Уж казалось бы, самая наезженная дорога Российской империи, что соединяет столицу с Москвой, должна быть идеальной в любое время. Но нет! Поэтому в один из первых майских дней тысяча восемьсот третьего года тяжёлый экипаж князя Львова тащился еле-еле, перемешивая колёсами весеннюю грязь.

Солнышко пригревало, и в закрытом экипаже было душно. Однако стоило опустить стекло, как ворвавшийся студёный ветерок быстро напоминал о том, что ещё весна, а не лето, что Петербург на полтыщи вёрст севернее Москвы и что совсем рядом хмурится Балтийское море.

Князю перевалило за шестьдесят, неблизкие переезды давались ему всё труднее. Прошло то время, когда Сергей Лаврентьевич вместе с великим Суворовым крушил неприятеля на полях Европы, водил своих молодцов в атаку на Очаков и штурмовал неприступный Измаил. О былых подвигах генералу от инфантерии напоминали теперь только раны да болезни. Как ни устраивался он на подушках сиденья, как ни кутался в пледы — всё было неудобно. Сергей Лаврентьевич старался дремать, обманом успокоив усталое тело, и тешил себя мыслями о скором прибытии в Петербург.

С князем ехали спутники — мсье Андре-Жак Гарнерен и его супруга Женевьева. Эту пару хорошо знали в Европе: мсье Гарнерен был знаменитым воздухоплавателем, он первый в мире прыгнул с парашютом. А зарабатывал храбрый француз тем, что колесил по европейским столицам и большим городам, где при стечении публики поднимался в небо на воздушном шаре. Иногда в полёте, ко всеобщему восторгу, его сопровождала жена.

Лет десять назад аэронавт уже пытался выступить в Петербурге, подавал прошение. Но дряхлеющая императрица Екатерина воспротивилась.

— Передайте, что у нас подобной аэроманией не занимаются, яко бесплодной и ненужной, — велела она, и в гастролях было отказано.

Теперь на престол взошёл её внук, молодой и любопытный Александр Павлович. Князь Львов несколько времени убеждал государя допустить полёт Гарнерена.

— Если воздушные путешествия в самом деле достигли подобного совершенства, — поразмыслив, сказал император Александр, — то многое в мире может принять новый оборот, особенно в делах политических и коммерческих.

Француз получил высочайшее дозволение выступить в российской столице, и теперь Сергей Лаврентьевич сопровождал своего протеже из Москвы в столицу. Следом за княжеским экипажем ползли телеги, на которых лежало драгоценное имущество Гарнерена: части воздушного шара, упакованные в огромные тюки; плетёная гондола и прочий необходимый скарб в кофрах, способных выдержать дорогу через пол-Европы.

Супруги сидели напротив князя, укрыв ноги общим меховым пологом. Андре-Жак читал что-то легкомысленное, Женевьева вязала толстый шарф — готовилась к полёту в холодном петербургском небе.

Экипаж качнуло. Князь очнулся от дрёмы, глянул в окно на проплывший верстовой столб, выудил из кармана часы и щёлкнул крышкой. С последней почтовой станции выехали ни свет ни заря, благо майское солнце встаёт раненько — очень уж хотелось поскорее добраться до столицы и окончить путешествие. Сергей Лаврентьевич пощурился, разглядывая стрелки: в самом деле, осталось немного, скоро первая рогатка, а там и Петербург. По приезде надо велеть затопить баню. Или сперва хорошенько выспаться, а уж потом старые кости погреть?

Экипаж качнулся ещё раз и встал.

— Где мы? — спросил Гарнерен, отрываясь от книги.

— Здесь, — пошутил князь.

Повозившись, он опустил стекло, выглянул наружу и крикнул вознице:

— Почему стоим?

— Так не пущают, барин, — ответил тот.

Возле облучка обнаружился бородатый детина, который с ухмылкой без страха глядел на Сергея Лаврентьевича. Видно, он и остановил экипаж. Одной рукой детина крепко держал вожжи, перехваченные у возницы, другой опирался на здоровенную оглоблю, как на копьё.

Детина свистнул, и свистом ему откликнулся кто-то со стороны телег. Князь высунулся дальше из окна и увидал ещё троих мужичков — одного постарше, в синем армяке, и двоих помоложе, одинаковых с лица. Компанию интересовали пожитки француза, сложенные на телегах.

— Семён! — позвал Сергей Лаврентьевич.

С запяток экипажа, кряхтя, уже спускался денщик. Семён был почти ровесником своего командира и служил ему с тех пор, когда генерал Львов только-только стал поручиком. Закутавшись в шинель и прикорнув на запятках поверх хозяйских баулов, денщик тоже зябко дремал всю дорогу, так что проснулся последним.

— Шли бы вы, ребятки, отседова подобру-поздорову, — беззлобно приговаривал Семён, направляясь к телегам. — Небось, неохота в каторгу-то? А ведь упекут вас. Как есть, упекут! Вы кого остановили-то? Вы его сиятельство князя Львова Сергея Лаврентьевича остановили! Пошто баловать? Мы государю императору француза везём с шаром воздушным… Ступайте, ступайте!

В такой близости от столицы, да среди бела дня лихих людишек ждать не приходилось. Скорей всего, сдуру какие-то вылезли: их припугнуть — они и разбегутся.

Князь не услышал, что ответили крепыши Семёну, но один близнец, размахнувшись, двинул денщика в зубы; другой добавил, и Семён рухнул навзничь.

— Да я ж вас!.. — взревел князь, толкнул дверцу и вывалился из экипажа.

Именно вывалился, потому что ноги его запутались в пледах: откинуть их Сергей Лаврентьевич не сообразил. Пока он освобождался и вставал, с другой стороны экипажа наружу шагнул Гарнерен. Увидав мужичков около своего сокровища — тюка с оболочкою шара, — француз бросился к ним. Он лопотал что-то по-своему, отталкивал разбойников от телеги и, раскинув руки, пытался преградить разбойникам путь…

…но тут же получил короткий точный удар под дых, засипел и согнулся пополам. Затрещина, которую следом влепил мужик в синем армяке, развернула Гарнерена: он сделал шаг, другой и ничком уткнулся в траву, что пробивалась у дороги.