Иногда я приходила к ней в гости, и мы за бутылочкой хорошего вина подолгу сидели, разговаривали, постепенно переходя к песням и частушкам, благо последние я могла на ходу сочинять.

В одно из таких застолий я предложила моей подруге покреститься в нашей православной церкви. Руководствовалась я по тогдашнему обычаю соображениями весьма примитивными: если нам здесь хорошо, то там мы можем попросту не встретиться, ибо я христианка, а она лютеранка. И это неправильно. Она обещала подумать. Потом я какой-то тост произнесла и, кажется, о своем предложении забыла.

Жизнь молодой женщины, тем более моей профессии, до отказа наполнена разными событиями, порой даже не успеваешь им оценку дать – хорошие они или плохие. А бывает так, что со временем ты полностью меняешь к ним отношение.

Я упустила тот момент, когда она заболела. Помню, стоял декабрь, и было очень холодно, я пришла навестить и впервые увидела ее волосы седыми, до этого она их всегда тщательно красила. Болезнь показала ее истинное лицо, с чертами благородства и какого-то высшего знания. Она привычно суетилась, угощая меня. А потом села и неожиданно произнесла:

– Ты знаешь, Оленька, я раньше думала принять православие, но не решалась. А тут посмотрела на тебя и твое окружение и поняла, что только вера вас по-настоящему скрепляет, ведь это же больше, чем дружба. Вы в любое время звоните друг другу, вместе ездите в разные места, и вам всегда интересно, но больше всего ценно в вас то, как вы разные беды переносите. Вера – это самое ценное в человеке. Когда она есть, он похож на дорогой бриллиант и в нем чувствуется связь со всеми святыми, мучениками, предками. А еще она очень помогает. Православному потеряться практически нельзя… а вот о других я сказать то же самое не могу, хотя за свою жизнь кого только не лечила. Мне неудобно просить, но сейчас, когда я больше двух месяцев не выхожу из дома, я поняла, что если и протяну еще какое-то время, то только с верой во Христа, и уходить мне будет не страшно. Как медик, я знаю, продержусь не больше трех месяцев, а если стану христианкой, Господь мне дни может продлить до года и больше. В моей практике такие случаи были.

Сказать, что я была потрясена, ничего не сказать. Вдруг стало плохо. Когда писатель пишет, что мир рушится, это означает, что люди, вещи и события становятся другими или исчезают вовсе. И это больно. Перемены – это когда болит, впрочем, настоящие муки тогда были еще впереди.

Стало меняться все вокруг. То, что раньше казалось простым, сделалось вдруг непростительно сложным. Несколько раз крещение откладывалось по причине обострения болезни и занятости священников. Я злилась, суетилась, жаловалась, еще не понимая, что сражаюсь не с конкретными фигурами, а с представителями другой реальности.

Но Бог милостив. В день Спиридона Тримифунтского священник добрался-таки до квартиры, в которой тихо угасала жизнь. Как оказалось, молодой батюшка в прошлом был студентом мединститута, он даже шутливо примерил медицинскую шапочку и нашел, что она ему не идет, когда ее носил – был безбородым и безусым…

Я, плотно закрыв дверь, ушла в другую комнату, но коврик оказался прижатым, и дверь в самый сокровенный момент исповеди распахнулась, и, побежав закрывать ее, я услышала:

– Вы аборты делали?

– Да, а как же…

– Прости Господи…

– Ну знаете, – продолжала собеседница, – я недолго абортировала – года четыре. Это тысяч восемь примерно, мы три раза в неделю оперировали – понедельник, среда, пятница. Потом я сказала: все, не могу больше, пошлите меня переучиваться на кого-нибудь, только бы лечить, а не убивать, лечить какие угодно болезни, тогда мне разрешили поменять квалификацию, решили, что я немного того, я же некоторых пациенток отговаривала от этого шага, а это для советского врача непростительно.

– Восемь тысяч человек – это целый город! Вы убили целый город…

Я покаялась батюшке в том, что стала невольной свидетельницей чужой тайны, и он, сняв с меня епитрахиль, коротко произнес: «Напиши, что слышала».

Так у меня появилась первая крестница с именем Надежда. По странному стечению обстоятельств, когда-то родители хотели мне самой дать это имя, но передумали, решив, что новая жизнь – плод совместной любви, будет надеждой при любом имени. А новоокрещенная Надежда, прожив еще около четырех лет, благополучно отошла в мир иной, отпевала я ее уже заочно, потому что жила в другом городе и не было возможности присутствовать на похоронах.

Когда-то я спросила, о чем она мечтала в детстве, и она, не задумываясь, ответила: изобрести лекарство, продлевающее жизнь. «Представляешь, – мечтала она, – услышать бы сейчас, что скажет Сахаров, или послушать песни Высоцкого». А еще она восторгалась Лукой Войно-Ясенецким, небесным покровителем Крыма, очень жалела, что не удалось поговорить с ним при жизни, ведь у них так много общего, начиная с того, что ее семью принудительно выслали с благословенного полуострова в Сибирь, в считаные часы объявив «врагами народа». Она, как и епископ во время работы врачом, интересовалась гнойной хирургией, на дежурствах украдкой читала Евангелие, даже выписала вопросы, которые хотела задать к тому времени уже канонизированному святому. Мне кажется, там они все-таки встретились…

Как-то судебные приставы наложили арест на мои деньги, причем, что называется, не разобравшись. Наступила тяжелая пора заявлений, жалоб, беготни по инстанциям, и конца-краю не было видно. Знакомые юристы утешали: «Зато у вас есть все основания подать на службу судебных приставов иск о возмещении морального вреда, нарушения государственных органов налицо». Я лишь отмахивалась, не мое это! К тому же, как показывает жизнь, судиться с государством себе дороже. А мне хотелось, чтобы меня не трогали. Всего-то.

Тут-то протоирей Александр Славинский, настоятель храма Косьмы и Дамиана в поселке Болшево, и говорит: «А ты часть от первой же зарплаты пожертвуй на храм. Мы как раз ремонт делаем… Вот увидишь, Бог поможет тебе». Признаться, я не очень-то верила, отдала сущие копейки. Как сейчас помню, это была суббота, а уже во вторник сняли арест и даже извинились передо мной…

Я хочу сказать, что к этому нужно прийти: когда ты на богоугодные дела жертвуешь хоть малую часть своего дохода, Бог потом управляет всеми твоими финансами. Появляется легкость, я бы даже сказала беспечность. Ведь милостыня уже здесь, на Земле, нас ограждает от духов злобы поднебесной.

Как не вспомнить уже упоминаемого архиепископа Луку (Войно-Ясенецкого): «Знаете вы, не раз говорил я вам об этом, как и за что будет судить человечество Господь наш Иисус Христос, когда придет день Страшного Суда. Он не спросит никого из нас, ходил ли ты на богомолье, не спросит, поклонялся ли ты во Иерусалиме гробу Моему? Был ли ты девственником? Этого не спросит, спросит только одно: творил ли ты милостыню? Творил ли ты дела милосердия? И при этом скажет удивительные слова: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали мне» (Мф. 25: 40).

Мы живем в удивительное время. У нас есть возможность строить храмы, восстанавливать из небытия древние обители, помогать нуждающимся, особенно детям, зная наверняка, что за это преследований не будет. У меня, например, еще живы воспоминания, как в нашем селе «подпольно» собирали деньги на ремонт нашей маленькой церкви в честь Игоря Черниговского. Дьяк открыл тетрадку, а там только палочки и крестики, ни одного имени.