Надо отметить, что Карл Гоппер и вовсе был уверен на все сто процентов, что за ним установлена слежка. Он вспоминал об одном эпизоде, который случился с ним буквально накануне выступления: «За месяц времени я вообще успел присмотреться к Ярославской бульварной публике, но за самые последние дни появились на бульварах совершенно новые для меня лица, преимущественно молодые люди, элегантно одетые. Я подумал, что это, быть может, члены нашей прибывающей организации. На этот раз, когда я сидел сильно взволнованный в ожидании А.П., вдруг подошел ко мне один из таких молодых людей, безукоризненно одетый и заговорил со мной по-латышски, извинившись за беспокойство, он спросил, разве я его не узнаю, так как он служил когда-то писарем в моем штабе на фронте. Далее он высказал удивление по поводу того, что видит меня в Ярославле, тогда как он читал будто в газетах, что я уехал и поступил на службу к чехам. Я, в свою очередь, удивился и заметил, что, вероятно, это написано про кого-нибудь другого, так как навряд ли газеты могут мной интересоваться. Тогда он вытащил из кармана номер “Советских Известий” и показал мне статью про чехов, где между прочим говорилось, что контрреволюционные офицеры проникают через фронт к чехам, как, например, латышский полковник Г. уехал из Москвы и поступил на чешскую службу. У меня сразу возникло подозрение, что вижу перед собой агента красной контрразведки. В дальнейшем разговоре он, узнав, что я занят формированием в Ярославле дивизии, просил, не могу ли я определить в какую-нибудь должность его брата, бывшего студента Рижского политехникума, который также приехал с ним сюда. Когда я это обещал, он далее спросил, когда может с братом прийти ко мне и, если я позволю, адрес моей квартиры. На вопрос, давно ли он в Ярославле и что делает, он ответил, что приехал только что из Москвы с целью закупить кожу – как раз тот самый повод, который выставляли многие наши офицеры как причину приезда в Ярославль. Я не сомневался более, что за каждым моим шагом снова следят, и даже боялся теперь встретиться с Перхуровым, почему ушел с бульвара».

Заговорщики явно паниковали. Об этом позже на допросах рассказывала актриса Валентина Барковская. На основе ее показаний едва ли можно восстановить всю картину в деталях, но тем не менее они отчетливо передают ощущение того, что вся организация находилась на грани провала. «Выступление предполагалось позже, но после убийства заподозренного в провокации Марьина, пришедшего в себя и могущего разоблачить готовящееся выступление, решено было приступить немедленно к действиям. Об этом мне сообщил Валентин Супонин, служивший ранее начальником пулеметной команды в советских войсках. Марьин был заколот штыком в номере гостиницы и спрятан под кровать, но потом пришел в себя и начал кричать».

Так в чем же крылась причина того, что вооруженное выступление в Ярославле не было пресечено? Как говорилось в предыдущей главе, к лету 1918 года в Ярославле сложилось фактическое многовластие. Когда в мае 1918 года чекистами в Москве были проведены многочисленные аресты членов «Союза защиты Родины и свободы», то выяснилось, что отделения этой организации имеются в нескольких поволжских городах, в том числе в Ярославле и Рыбинске. Однако многовластие царило и в ярославских органах, которые должны были бороться с контрреволюцией. Уже с первых недель деятельности Ярославской губернской ЧК наметился конфликт между комиссией и административным отделом губисполкома по вопросу о подчиненности чрезвычайных комиссий. Губисполком считал Чрезвычайную комиссию своей собственной структурой, всецело ему подчиненной. В апреле 1918 года по приказу НКВД в каждом губисполкоме были созданы отделы управления, состоявшие из целого ряда подотделов. В июне на правах такого подотдела оказалась и Губчека. Статус губернской комиссии оказался крайне невысоким. В списке подотделов она упоминалась на последнем месте сразу после подотдела милиции. Кроме невысокого статуса, речь можно вести и о неопределенности статуса губернской Чрезвычайной комиссии. Буквально накануне мятежа в Ярославле существовало своеобразное двоевластие спецслужб: действовала губернская ЧК, реорганизованная 25 апреля, и после циркуляра НКВД «Об организации отделов управления» подобная структура возникла в отделе управления губисполкома. На основании анализа источников складывается впечатление, что губернские власти, выполняя не всегда согласованные решения «центра», сами вконец запутались в этой сложной системе чрезвычайных комиссий.

Нельзя списывать со счетов и сугубо личностный фактор. За день до начала восстания исполняющий обязанности председателя Ярославской губернской Чрезвычайной комиссии Я.И. Крылов направляет в президиум губисполкома обращение, в котором говорит о сложении с себя полномочий. Объяснение было дано следующее: «Предлагаю в самое непродолжительное время выделить из членов Губисполкома (безусловно, Коммуниста) на пост председателя Комиссии. В настоящее время я занимаю временно пост председателя Комиссии, но по существу не должен занимать такой высокий пост, так как не состою в партии Коммунистов, а лишь только сочувствующий и являюсь представителем Любимского уезда с 1-го губернского съезда Совдепов». Сразу же после этого заявления Крылов уезжает из Ярославля. Если не знать о дальнейших событиях, то в этом нет ничего удивительного, однако главный чекист оставляет свой пост и покидает город в буквальном смысле слова за несколько часов до того, как начнется мятеж. Это не может быть простым совпадением, особенно если принять во внимание сведения, изложенные выше. Очевидно, что Крылов не верил в то, что советская власть сможет долго продержаться в городе, а потому, под благовидным предлогом «дезертировал». Этим же можно объяснить и фактический отказ принимать меры в отношении заговорщиков. В заявлении Крылова так и читается между строк: «Вот вы, большевики, заварили кашу, вы ее и расхлебывайте, я же – беспартийный и погибать за вашу власть не намерен».

Изначально предполагалось начать выступление в ночь с 7 на 8 июля, одновременно и в Ярославле, и в Рыбинске. Однако поскольку все были уверены, что аресты заговорщиков грядут с часа на час, то в Ярославле было решено начинать ночью 5 июля. Принимавший план действий Карл Гоппер так описывал эти экстренные действия: «Днем выступления было определено 5 июля. Накануне этого дня еще раз собрался наш штаб в номерах, в комнате Перхурова для окончательного принятия плана и выяснения могущих встретиться вопросов и недоразумений. При окончательном подсчете наших сил для начала выступления выяснилось, что имеется всего 300, вместо ожидаемых 400 офицеров, т. к. не все ожидаемые прибыли. Приехало 30 чел. калужцев, 12 чел. костромичей и только около 50 чел. москвичей. (Моя вторая поездка в Кострому выяснила невозможность что-либо предпринять в настоящее время в Костроме, почему и было решено костромичей привлечь также для Ярославля.) Приходилось удовлетворяться этими 300 чел., которых было решено разбить на 3 отряда. Половина, то есть 150 чел., при двух орудиях должны были разоружить советский полк в кадетском корпусе, 80 человек с броневиками разоружить и арестовать коммунистический отряд и запереть его в большом театре. Остальным 70 чел. захватить большевистский штаб в доме губернатора, почту, телеграф, радиостанцию, казначейство и выставить заставу за город, а в городе штаб приступает к немедленному формированию отрядов».