Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пятн 26 января ХУДШИЙ день в жизни
Я их всех нинавижу! Больше всего на свете я НИНАВИЖУ ДЖОША. Чтоб он сдох! Я бы обрадовалась! ВСЮ неделю я пазировала для его какашкиного задания. Четыре часа! Сегодня вечером он устроил вернисаш. Повесил партрет на стену и по бокам два полотенчика как занавески и мама с папой, Несс, Лия, Иви и Полли пришли смотреть с красным вином и лимонадом в стаканах. Открыл занавески. Оказывается вместо меня он всю неделю рисовал волосатую горилу которая сидит на стуле в моей школьной форме! Все смеялись. Больше всех НИНАВИЖУ маму она так хахатала что аж плакала. Сказала самое смешное Джош тебе правда удалось передать что-то от характера Энни и они ВСЕ опять стали покатыватся. Даже Лия а она никогда не смеется. Все заткнулись когда я сказала что Джош с Иви совали языки друг другу в горло и мычали вот так м-м-м м-м-м.
Поднимаю глаза на свой листок. Он перестал дрожать. Сердце сжимает острая тоска по Энни. Сводит живот. Когда она родилась и я впервые взяла ее на руки, я ее как будто уже знала. Не могу объяснить. С Джошем не так, он был мне совершенно чужд, но Энни… Словно я знакома с ней сто лет. Мы похожи как две капли воды, все говорят. Мама вечно называет ее Конни. Мне надо увидеть дочь; чувствую, что она во мне нуждается. Кто за нею смотрит? Проныра? Мама? Когда меня отпустят домой? Я всеми фибрами души люблю Энни, люблю Джоша. Наворачиваются слезы, сжимает горло. Не могу больше читать.
Доктор Робинсон вздыхает за столиком и подается вперед. Сегодня утром у нас с ней сессия, а после обеда она вернется снова, когда приедет сержант полиции Аллан. Доктор Робинсон сказала, что у меня будет тяжелый день. Но сама она какая-то бойкая. Наверное, только ради тяжелых дней и существует – можно вернуться домой к Душке Саю с детьми и чувствовать, что в жизни действительно что-то происходит… Сегодня на ней больше цвета; она выбрала другую одежду для работы, строгую, но с претензией. Приглушенно-нарядное платье, точно со страниц каталога «Боден». Сойдет за французскую учительницу или продавщицу. С удовольствием ее разглядываю. Движения сдержанны и выверены. И что-то еще в ней изменилось. Пытаюсь нащупать, и тут она мне улыбается.
– Спасибо за файл, который вы мне послали, Конни. Было очень интересно. Отличный слог!
– Вот спасибо, доктор Робинсон! Пользуясь случаем, позвольте заметить, что и вы свою работу делаете замечательно. Вуаля! Маленький фан-клуб на двоих! Красота, да и только!
В моих словах всегда чудится сарказм, даже когда его там нет. А на сей раз он есть.
Разглаживаю журналы; я все их пролистала и сделала общий вывод: снова в моде большие задницы. Какое облегчение, можно дать своей волю! Дневник я спрятала, это моя тайна. Не хочу, чтобы Энни, когда все-таки придет, поняла, что я его читала.
Доктор Робинсон щурит и без того прищуренные глаза.
– Вы меня заинтриговали, – произносит она, точь-в-точь как мисс Марпл, которая наклоняется к треснувшей вазе. – Захотелось узнать, что дальше.
– Как и с любой книгой.
– Написали продолжение?
– Нет, – отвечаю я и улыбаюсь.
– Как самочувствие?
– Спасибо, хорошо.
– Выглядите лучше.
Придется поверить на слово – в зеркало предпочитаю не смотреться.
– Вы тоже.
Это не совсем правда, глаза у нее припухли – вчера вечером порядком киранула. Зато чувствуется какая-то энергия, необычная легкость походки. И тут меня осеняет!
– А-а-а! – восклицаю я, в свою очередь превращаясь в Агату Кристи.
Понимающе хмыкаю, скрещиваю руки и откидываюсь на стуле, так что его передние ножки отрываются от пола. Нагловато подмигиваю.
Она, на свою беду, отвечает вопросительным взглядом.
– Душке Саю вчера повезло?
Заливается краской. Волосы падают на лицо. Да, я угадала!
– Замечательные новости! Приятно сознавать, что наша коротенькая беседа возымела столь чудесное действие.
Сидит красная как рак. Румянец у нее очень яркий.
– Простите, не хотела вас смущать. Вы покраснели… Удивительно, как тело нас выдает, несмотря на все ухищрения мозга.
Делаю паузу, точно заправский психотерапевт, чтобы она могла присоединиться к обсуждению, ибо тема на самом деле любопытная, а ее к тому же наверняка учили замечать невербальные сигналы. Но нет, она застыла в пародии на самоконтроль: голова чуть склонена, карандаш наготове для пущей важности – и, что весьма мило, по-прежнему старается не отводить глаз – профессиональная гордость. Только не знает, как вернуть беседу в рабочее русло, и я беспрепятственно продолжаю:
– Молодец вы, постарались! Немножко кирнуть – и море по колено? Мне это в вас нравится, вы такая упорная, доктор Робинсон… Заставляли себя чувствовать что положено? Расхрабрились? Рискнули поцеловать?
Надеюсь, она заметила, как я передразниваю ее манеру говорить вопросами. Притворяется, будто ищет что-то в сумочке.
– Вы ничего обо мне не знаете, Констанс, – произносит доктор Робинсон с такой улыбкой, как будто одновременно поджимает анус.
Надо же, назвала меня Констанс! Здорово разозлилась! А вчера была вся такая милая, ни дать ни взять – лучшая подруга… Я не даю сбить себя с толку.
– Учитывая род вашей деятельности… – гляжу в окно на листок, который сегодня утром машет, точно с перепоя, – удивительно, что вы ждете, почти требуете от меня правды, а сами довольствуетесь, извините, таким притворством.
Хочу постичь эту женщину, присланную сюда оценить мое состояние. В идеальном мире я хотела бы ею восхищаться. Если ее мнение имеет такой вес, мне надо хотя бы уважать ее.
– Я скажу вам, что на самом деле удивительно, – невозмутимо произносит она. – То, с каким упорством вы переносите на меня свои чувства…
– О да, это действительно интересно. Очень увлекательно. Хотя совсем не редкость в отношениях между женщинами. Мы вечно ищем связи, общее… А я вправду считаю, что оно у нас с вами есть.
– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мою личную жизнь.
Волосы падают на лицо, и она их не поправляет. Самоуверенности явно поубавилось.
– По сути дела, вы правы. Но обсудить все-таки стоит. По-моему, нам с вами надо разобраться, почему вы, я и многие другие ощущаем потребность притворяться и обманывать. Вряд ли ваши резоны сколько-нибудь оригинальны. Финансовая стабильность, ипотека, дети. А может, выбрали меньшее из зол…
Смотрит в упор. Бедняга понятия не имеет, как легко ее раскусить, насколько часто она себя выдает. Когда она вчера пыталась открыть окно, задралась блузка и стал виден живот, дряблый и морщинистый, точно карта рельефа. С блестящими растяжками, как у всех женщин, – шрамами деторождения, которые не исправишь никакой «собакой мордой вниз», «сурья-намаскарой»[3] и прочей хренью. Мне всегда нравилось в Несс, что плевать она хотела на свой послеродовой животик. Настолько совершенна во всем остальном, что обращать внимание на жир на животе было бы просто неприлично.