Как и следовало ожидать, Грейс с ее фотогеничностью оказалась очень востребованной.

Вскоре она рекламировала буквально все – от кремов до средств против клопов. Ее родственники и однокурсники впоследствии вспоминали, что было время, когда от Грейс просто некуда было деваться – включишь телевизор, а там она с каким-нибудь пылесосом, пройдешься по городу, а на рекламных щитах опять она, теперь уже с зубной пастой.

Бралась она и за рекламу нижнего белья, но хотя платили очень хорошо, занималась она этим недолго – пока не съездила домой и не поговорила с монахинями, у которых когда-то училась. Те не стали читать ей долгую мораль, а посоветовали подумать и самой понять, почему порядочная девушка не должна этим заниматься. Грейс очень уважала их мнение, но кроме того, обдумав все, как ей и советовали, поняла, что это невинное на первый взгляд занятие может навсегда испортить ей репутацию. Больше она нижнее белье не рекламировала.

Платили за съемки от семи с половиной до двадцати пяти долларов в час (чтобы понять, сколько это сейчас, надо умножать примерно на двадцать). А «Олд Голд», лицом которого она была одно время, выплачивал две тысячи долларов за один съемочный блок – то есть около сорока тысяч на нынешние деньги. Это был очень хороший заработок, начинающие актрисы на киностудиях получали столько за полгода.

Приятели Грейс вспоминали, что она очень мало тратила.

Она не любила расплачиваться в такси, никогда не покупала одежду и обувь из новых дорогих коллекций и не ходила по дорогим ресторанам. Куда же она тратила деньги? Очень просто – отправляла родителям. Но не для того, чтобы им помочь (миллионер Джек Келли в материальной помощи не нуждался), а для того, чтобы возместить им затраты на ее обучение и содержание. Грейс хотела твердо знать, что она сама себя обеспечивает. Она не желала быть никому обязанной, и родителям в первую очередь.

«Она за все платила из собственного кармана, – рассказывала впоследствии Пегги. – За проживание. За обучение. Мама с отцом ни разу не послали ей ни цента». А одна из нью-йоркских подруг Грейс вспоминала: «Ей хотелось самостоятельности. Ей хотелось самой обеспечивать себя, чтобы потом вся слава не досталась целиком ее отцу».

Да, Грейс была горда. Она слишком долго была самым слабым и незаметным ребенком в семье. И теперь ей хотелось выделиться, показать, что она не Келл, которого полностью «сделал» отец, и не Пегги, которой родители после замужества купили дом. Она – Грейс, и она сама себя сделает богатой и знаменитой, без чьей-либо помощи!

К концу первого года в Нью-Йорке роман Грейс с Херби Миллером постепенно стал угасать.

Вокруг Грейс и правда все время крутилось много поклонников, но, пожалуй, до появления Алекса д’Арси Херби мог быть более-менее спокоен – она еще с Филадельфии привыкла к тому, что можно пообниматься сегодня с одним, завтра с другим, для нее это ничего серьезного не значило. Но в 1948 году на какой-то вечеринке она познакомилась с Алексом д’Арси…

Он был в два раза старше Грейс, но ее это нисколько не смущало, наоборот, ей всегда нравились мужчины гораздо старше нее. К тому же он был хорош – высокий, темноволосый, чрезвычайно обаятельный и с соблазнительным французским акцентом.

Начался их короткий страстный роман просто и стремительно. Алекс пригласил Грейс пообедать, и она согласилась. В ресторане его встретили как почетного гостя, Грейс это впечатлило, но не более – звездный статус спутника ей льстил, но корыстных устремлений у нее не было.

А ведь Алекс д’Арси мог оказать ей протекцию – в то время он был очень известным актером, чье имя ставили наравне с именами Кэри Гранта и Кларка Гейбла. Для любой начинающей актрисы такое знакомство было пределом мечтаний. Но не для Грейс. О ней всегда ходило много слухов, ее обвиняли в ветрености и неразборчивости, но вот в чем ее никто никогда не мог обвинить, так это в том, что она добивалась чего-либо через постель. Так было и с Алексом д’Арси. О том, что она тоже актриса, он узнал лишь несколько лет спустя, когда их отношения были уже давно в прошлом.

Грейс не выглядела доступной, и их роман с Алексом первое время развивался вполне платонически.

Но через несколько дней знакомства он решил рискнуть. «Мы ехали домой на такси. Мы были знакомы уже около десяти дней и несколько раз обедали вместе. Она была милой собеседницей, слегка застенчивой и из хорошей семьи. Она всегда проявляла робость, и это качество привлекало меня в ней. Одевалась она очень консервативно и со вкусом. Никогда не выряжалась, как те девицы, что готовы тотчас прыгнуть к вам в постель». Он положил руку Грейс на колено и… был ошарашен ее ответной реакцией: «Она сразу кинулась мне на шею. Я глазам своим не поверил. Внешность оказалась очень обманчивой».

Они сразу же отправились к Алексу и провели вместе ночь. А потом еще одну и еще – встречи продолжались около месяца, пока д’Арси не уехал на съемки в Париж. «Она была очень сексуальной девушкой, – вспоминал он. – Достаточно было один раз к ней прикоснуться – и она взвивалась до потолка… По натуре она была очень застенчива, хотя физической робости у нее не было. Во время секса ее истинная натура выходила наружу. Похоже, она тщательно скрывала, что таится у нее внутри, поэтому казалось, что она превращается в совершенно другого человека».

В начале 60-х Алекс случайно вновь встретил Грейс, тогда уже княгиню Монако. Он не стал напоминать ей о старом знакомстве, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Но Грейс его увидела, узнала и, к его огромному удивлению, не отвернулась, а улыбнулась и приветливо помахала рукой…

В октябре 1948 года Грейс познакомилась с Доном Ричардсоном – одним из самых важных людей в ее жизни.

Она перешла на второй курс Американской академии драматического искусства. К тому времени после жесткого отсева осталось лишь около половины поступивших в прошлом году. Их разделили на группы, каждую из которых должен был обучать профессиональный режиссер.

Грейс попала в группу к молодому талантливому и уже довольно известному на Бродвее режиссеру Дону Ричардсону, который недавно ставил дебютный спектакль Берта Ланкастера. В то время ему было около тридцати, он был ярким, темноволосым и темноглазым – то есть внешне полной противоположностью холодной белокурой Грейс. Впрочем, поначалу он ею не слишком заинтересовался, как и она им.

Началось все случайно – однажды они после занятий спускались на лифте, и один из однокурсников начал над Грейс зло подшучивать, а потом решил пугнуть и бросил ей в лицо щенка. Она разрыдалась, а возмущенный Ричардсон вытолкал студента из лифта и предложил проводить Грейс до такси. Никаких далеко идущих планов у него при этом не было. «Она мне даже не показалась хорошенькой, – вспоминал он потом. – Вся какая-то худенькая, на вид лет девятнадцати…»