Все молоко в тачку не поместилось, пришлось сделать еще ходку. Да, молоко оказалось тяжелым грузом. Конечно, нельзя было сказать наверняка, можно ли считать молоко кубанских буренок, на которое Елена, между прочим, истратила почти всю свою пенсию, киммерийским. Но и любое другое молоко называть киммерийским оснований тоже не было. Во всяком случае, это оказалось самым дешевым. Главное, чего Елена опасалась: как бы молоко не скисло до вечера, ведь холодильника у бабушки Медеи не имелось, да если бы и был, сто двадцать пакетов в холодильник не затолкаешь. А как назло, сегодняшний день, в отличие от всего остального апреля, выдался уже почти по-летнему жарким. До поры до времени она оставила молоко в самом холодном месте: под домом.

«…поставить котел у входа в богатырскую хатку…»

Богатырская хатка, а по-другому дольмен, находилась тут же, в пределах владений Медеи, за домом, в двух метрах от края обрыва. Сложена она была из многопудовых, цельных каменных глыб, сверху, в виде плоской крыши, лежала такая же, как стены, серая глыбища; высотой хатка была метра три, а шириной – четыре метра. Единственное круглое окошко хатки – оно же дверь, – сейчас заткнутое каменной пробкой, выходило на соседнюю гору, на восход. Почти впритык к дольмену росла развесистая ива, плакучие ветви ее с одной стороны опускались на каменную крышу хатки, а с другой свешивались в обрыв. Длинное тулово гор, протянувшееся за пропастью, с правой стороны вздымалось круто вверх – сквозь гору прорыли новый тоннель для поездов – и там, за горой, плескалось в своей вечной колыбели море. По дну пропасти, куда и заглянуть-то страшно, спешила к морю река, и рядом с ней, в обнимку, бежала дорога. Только речка бесстрашно бросалась в море, а осторожная дорога останавливалась подле волн.

Котла никакого на примете не оказалось, да и где можно было раздобыть котел такого размера, чтобы самой туда влезть? В доме и дворе Галактиона Елена поосматривалась, даже спросила у хозяйки, в чем они будут варить барана, та показала ей довольно большую кастрюлю, но эта большая кастрюля Елене была бы только по колено. Оставалась обыкновенная ванна. Проржавевшая и облезлая изнутри ванна стояла подле Медеиной колонки, вода из крана текла как раз туда. Видимо, летом, когда с водой были перебои – в квартире Елены перебои тоже случались, – в этой ванне бабушка держала воду для полива своих растений. Может, и мылась там, потому что в доме не было ни ванны, ни корыта, даже тазика не нашлось.

От колонки, где стояла ванна, до богатырской хатки, возле которой, как указывалось в рецепте, надо было окунуться в «котел омоложения», не так уж далеко, и все-таки Елене это расстояние казалось непреодолимым. «Вот когда пожалеешь об отсутствии внука», – подумала она и тут же услышала далекий ритмичный перестук поезда. Даже сердце захолонуло, хотя Саша-то с Алевтиной давным-давно сошли со своего поезда в Краснодаре, улетели в Афины и вовсю уже бродят по чужой столице. Прежде, говорила тетя Оля, в редкую ночь услышишь шум поезда, железная дорога шла по-за горами, а с тех пор, как прорыли тоннель, поезда стали хорошо слышны. Да они и видны стали. Елена подошла к краю обрыва и вдали, внизу, под горой увидела зеленый хвост поезда, скрывшийся в тоннеле.

В конце концов Елена придумала, как ей перетащить ванну к дольмену, не прося помощи у соседей, у того же Галактиона, к примеру, который непременно спросит, а зачем ей ставить ванну к порогу богатырской хатки. Вымыв как следует ванну изнутри, – в грязь ложиться не хотелось, – она принесла из дровяника круглые чурки, один из кругляшей подложила под ванну, пришлось, конечно, поднапрячься, поднимая конец, даже в пояснице что-то хрустнуло, и Елена непроизвольно выругалась. Вот старая дура, принялась она костерить себя, головы своей нет на плечах, дак чужую ведь не приставишь, ничего она, конечно, не добьется, никакой такой второй молодости не получит, только радикулит себе наживет… в придачу ко всему. Но продолжала действовать: выложила путь ванне десятком кругляшей, лежащих друг за другом наподобие домотканого половика. Ворон, решивший, видимо, понаблюдать за ее действиями, слетел с чердака и уселся, устраиваясь, на колонке: покачался из стороны в сторону, как маятник, лапы-то не умещались на вентиле. Елена оторвалась от своего занятия и укорила его:

– Дак ты, голова садовая, и по-русски балакать умеешь? А притворялся! А иностранничал! Ну-ка, прокаркай что-нибудь по-нашему?!

Ворон не ответил по-человечески, а каркнул по-своему, потому что не удержался на железном кружке, сорвался с колонки и, затрепыхав крыльями, приземлился на угол ванны.

– Ну, сиди, сиди, сейчас поедем, – сказала, усмехаясь, Елена.

Но ворон, едва ванна двинулась, взлетел и уселся на крышу богатырской хатки. Хорошо, что земля шла под уклон: ванна поехала по каткам как миленькая. Потом, правда, стала: ни тпру, ни ну! – но Елена перенесла вперед распрыгавшиеся в стороны, оставшиеся позади кругляши, и снова ванна поехала по ним, точно по катку. Теперь главное: не свалить ее сгоряча в пропасть. Елена направила катки к богатырской хатке, а сама сбоку страховала ванну, чтоб не вынесло к обрыву. И вот ванна стала на место. Пара чурбаков только оказалась под ней, но Елена, вновь приподняв конец емкости, выпихнула их ногами. Подняв голову, она увидела ворона, который выискивал что-то в поросшем мхом стыке между каменными глыбами хатки, и строго ему попеняла:

– А ты, Загреич, небось думал, я не справлюсь, ага?

Ворон вытащил на крышу улитку и, раздолбив ее клювом, ответил опять по-иностранному: «Тагэ. Сесыппуна».

Ванна стала впритык к стене богатырской хатки, окошко оказалось как раз подле длинного края «котла омоложения». Елена залезла в пустую ванну и попробовала вытащить каменную пробку, которой было заткнуто круглое оконце. Пробка сидела крепко, но круг ее, похожий на шляпку гриба, оказался шире лаза, поэтому, когда Елена, ухватившись за края двумя руками, дернула, тяжеленная пробка выскочила и осталась у ней в руках: она аж присела. Окошко открылось. Елена ухнула каменный гриб возле ванны: едва ведь не надорвалась, старая дура!

Изнутри пахнуло сыростью и чем-то затхлым. Стена вокруг окошка оказалась оплавленной: обод, оранжевый около самой дыры, далее, по размытому кругу, окрасился желтоватым. Елена сунула голову в дыру богатырской хатки: после солнечного света глаза долго привыкали к сумеркам каменного помещения: голые стены поросли мхом и лишайником, и ей вдруг показалось, что дна у хатки нет, будто это не хатка, а колодец. Но, приглядевшись, она увидела, что дно все же есть, только пол находится гораздо ниже того уровня, где стоит Елена. Она попыталась протиснуться внутрь, но дальше плеч дело не пошло. Елена поняла, что непременно застрянет. Не с ее животом лазить по дольменам. Вот худенькая бабушка Медея – дело другое, уж она-то, как пить дать, залезала внутрь, коль даже помереть умудрилась в этой хатке.

Вдруг сверху, из ивовых ветвей, слетела на крышу богатырской хатки длинношеяя птица – вертишейка – и, вытянув шею, как змея, зашипела на все еще сидевшего там ворона. Ворон, защищаясь, растопырил плиссированные крылья и каркнул. Елена, задрав голову, увидела в переплетении ивовых ветвей гнездо вертишейки. Тут она услышала писк и увидела на земле, у самой ванны крохотного птенчика, видать, только что выпавшего из гнезда. Елена нагнулась, чтоб поднять птенца, но и Загрей своим верным вороньим глазом тоже углядел птичьего детеныша и, опередив ее, камнем сверзился вниз с крыши, схватил в когтистые лапы и был таков. Вертишейка заголосила. Елена замахала руками, но ворон летел уже над пропастью, в сторону соседнего хребта. Елена безнадежно махнула вслед ему рукой.