к водокачке. Хорошо постоять у каменного ее шишака, где легко и мерно дышит расхожий паровоз-маневрушка, а через железный рукав падает, лопоча и фыркая, чистая светлая вода.

Мальчишкам хорошо.

Но вот на безмятежный Безенчук накатывается горячий и тяжкий ветер, и над булыжным подъездом к станции взмывает в небо бумажный мусор. Мальчишкам хорошо и теперь.

Они увязываются за дядей Петром, который толкает перед собой по рельсам ручной вагончик с двумя пересеками - так называют здесь кадки, сработанные из пересеченных на части бочек,- - и я довольно отчетливо вижу со своей дощатой платформы и эти пересеки, закрывающие все, что полагалось бы видеть, и фигуру самого дяди Петра, и две красные рубашонки.

Но что это?

По последнему пути, усиленно размахивая руками, бежит навстречу человек в крестьянском картузе. Это Иван Спрыжков. Вот он подбежал к дяде Петру, показывает назад, возбужденно, пожалуй, предостерегающе, но дядя Петр лишь отмахивается, его вагончик катится так же, как катился.

А тем временем ветер гонит на маленький беззащитный,экипаж вагоны - их пять штук по триста пудов каждый. Оживленный железный перестук тонет в свисте ветра - беду не услышишь, не увидишь за пересеками… Короткий треск - и ручной вагончик кувыркается под откос.

Смерть. Один из мальчишек погиб. Петр Наурское получил ушибы. Кто ж убийца? Ветер?

Култаев, унтер-офицер жандармского управления железных дорог, пришел к мысли, что «причина происшествия вследствие сильного ветра», и к рапорту на имя судебного следователя приложил… камень, который, по его разумению, должен был навести на след виновных.

Очень вероятно, что это и был тот самый «предмет заторможения», который подобрал на путях Иван Спрыжков, человек в крестьянском картузе, шедший на станцию хлопотать о должности, - подобрал и сунул под колесо первого вагона-беглеца, чтобы затем направиться к Петру Наурскову со своими предостережениями. Жандармский же унтер наделял камень совсем другим и весьма оригинальным доказательственным значением - по его мысли, камень удостоверял, что кроме него, этого камня на пакгаузном пути, где стоял порожняк, ничего другого не было.

Подтвердить тезу «ничего другого не было» - значило доказать обвинение. По точному смыслу инструкции железнодорожным чинам «…во избежание угона или ухода по станции подвижного состава под колеса его должны быть подложены брусья или другие приспособления». Нет приспособлений - есть «нерадение по службе», уголовная вина.

На обложке с казенным вензелем встало:

«Дело Самарского окружного суда по 1-му столу уголовного отделения о дворянине Николае Николаеве Языкове и отставном рядовом Иване Иванове Кузнецове, обвиняемых в преступлении, предусмотренном 2 ч. 1085 ст, Улож.».

Ленин защищал первого.

Языков? Уж не родной ли сын поэта пушкинской поры? Тот - Николай, этот Николаевич. И оба - с раздольной Волги… Ленин любил Языкова, нередко пел с друзьями «Нелюдимо наше море» - дивное созданье поэта, преклонялся перед его вольнолюбивой музой и вот - защищает его сына.

Не здесь лн и лежит объяснение, почему он вступил в это дело? Не здесь.

С чувством разочарования узнаю, что начальник станции Безенчук не был сыном поэта. До поступления на железную дорогу он состоял на военной службе в 94 пехотном Енисейском полку и, судя по копии послужного списка, участвовал в «походах и делах противу турок».

«Всемилостивейших рескриптов и высочайших благоволений не получал», но был удостоен боевой награды - Военного ордена 4 степени «за оборону Шипкинского перевала с 21 октября по 18 декабря 1877 - 1878 гг.». Первая его должность в Безенчуке - рабочий-весовщик, позже - конторщик, а спустя шесть лет - начальник станции.

Драма гибели Коротина имела свои, чисто юридические, тонкости, они-то и привлекли внимание Ленина.

Ленин не оспаривал в суде вины Языкова.

Не отрицал вины и сам Языков. У меня возникло такое чувство, что трагедия глубоко ранила его, он близко принимал и разделял неутешное горе станционного сторожа. Стрелочник Кузнецов, обвинявшийся в том, что не положил брусья под вагоны, твердил о своей невиновности. Языков - о своей вине, хотя эта его вина могла наступить лишь в том случае, если стрелочник действительно не подложил брусья. Она была производной. Однако какой же именно? Общей одинаковой с Кузнецовым или же совместной, но в чем-то и различной?

В этом-то пункте стороны и скрестили свое полемическое оружие.

В. П. Богданович, представлявший в суде государственное обвинение, считал вину подсудимых общей и одинаковой, Ленин «делил» вину. Он хотел видеть на обложке дела две статьи уголовного закона - одну для Языкова, другую - для Кузнецова. Богданович удовлетворялся одной.

Вот как эта полемика легла на бумагу:

«Товарищ прокурора сказал обвинительную речь, в которой просит применить к подсудимому наказание согласно 2 ч. 1085 ст. Уложения о наказ…

Защитник подсудимого в своей речи доказывал, что деяние подсудимого Языкова под действие 2 ч. 1085 ст. Улож. не может быть подведено, так как во 2 ч. 1085 ст. Улож, предусмотрены случаи неосторожности и небрежности лиц, не исполнивших прямых своих обязанностей, по настоящему же делу обязанность подложить брусья под пустые вагоны должен был исполнить стрелочник Кузнецов, а никак не начальник станции, наблюдающий только за аккуратным исполнением обязанностей его подчиненными, почему деяние Языкова, по мнению его, защитника, должно быть подводимо под действие 3 ч. той же ст. 1085 Улож., то есть, что подсудимый Языков проявил недостаточный надзор за подчиненным ему стрелочником Кузнецовым».

Разделительная борозда, проложенная Лениным между обвинением начальника станции и обвинением стрелочника, глубока и наглядна. Он проницательно увидел и, увидев, показал, что есть что. Служебное нерадение Кузнецова - в исполнении, это порок исполнения. Служебное нерадение Языкова - в контроле, это порок контроля.

Но увидели ли это судьи?

В конце заседания Ленин во второй раз фиксирует внимание суда на квалификации содеянного.

И снова - бой, перипетии которого рисуются моему воображению довольно отчетливо.

Председательствующий (Кузнецову). Имеет ли подсудимый что-либо возразить против зачитанного мною вопросного листа для судей [12]?

Кузнецов. Чего там… На ваше усмотрение.

Председательствующий. Тот же вопрос обвинению…

Богданович. И тот же ответ, господин председательствующий. Ни малейших возражений.

Председательствующий. Сторона защиты?

Ульянов. Я буду просить суд дополнить вопросный лист новым вопросом. Но раньше того позволю себе высказать несколько общих соображений… Первый камень судебной справедливости, как известно, закладывается точным применением закона, если, конечно, этот закон не мертв. Судить же не по той статье, которую нарушил подсудимый, - значит судить не за то, что он сделал, а за что-то другое, чего он не делал и в чем не виновен. Когда товарищ прокурора просит осудить Языкова по второй части