формам процесса, он не стеснял свободы Ленина в выборе дел для зашиты.

О народном горе поэт говорил:

Ты неотступное, ты безысходное,

Рано сошлись мы с тобой.

Неотступное народное горе переполняло многие дела, что вел Ленин в Самаре.

Передо мной на столе подлинные папки с орлами, которых когда-то касалась рука Ленина. Бьющая в глаза радуга цветных обложек и удивительное однообразие уголовных сюжетов. Одиннадцать из пятнадцати ленинских защит по уголовному отделению окружного суда (1892 - 1893 гг.) помечены статьями 1647, 1659, 1665 Уложения о наказаниях. Это - голодные кражи. За щитом Владимира Ильича - убогая, батрацкая, четвертьлошадная деревня, двое тринадцатилетних мальчишек, мастеровщина. Пласт жизни российской. В повторяемости картин, сюжетов, в неизменности среды - ищущая мысль Ленина-марксиста, поле его наблюдений. Хардин этому не мешал.

18 мая 1893 года, в день, когда его помощник вел в Самаре свою последнюю защиту, он был подле него, за одним адвокатским столиком.

Читаю в протоколе:

«Ульянов возразил, [сказав] что крепостного документа на спорное место совершено не было, а следовательно, управа имела полное право распорядиться тем местом; что же касается внесенного за то место выкупа, то Мороченков имел полное право требовать о возврате ему такового.

Хардин поддержал объяснения Ульянова» [22].

Присяжный поверенный в арьергарде: поддержал, присоединился. Не унизительна ли столь скромная упряжка для крупного авторитета? Да ведь и где еще? В родной его стихии - дело-то цивильное. Хардин так не думал. Когда ученик встает вровень с учителем и тем более когда ученик встает выше учителя - это возвышает обоих.

В судебном поединке они никогда не стояли друг против друга. И все-таки соперничали. В чем же?

Мартовскими сумерками в Березовый Гай, затонувшую в снегах безмолвную деревушку, вкатился тревожно бойкий колокольчик гонца из волости. Прибывший привернул сани к избе старосты, оставил пакет и покатил по своим делам дальше. Березовогайский староста потребовал к себе крестьянина Тимофея Сахарова, зачитал волостную бумагу, скрипнул пером, и побрело оно, поковыляло, повторяя, почти в дословных выражениях, то, что стояло в бумаге:

«…1892 года, марта, 8 дня. Я, нижеподписавшийся села Березового Гая Дубовоуметской волости отставной рядовой Тимофей Сахаров, даю сию подписку в том, что предписание Дубовоуметского правления от 8 сего марта за № 1206, последовавшее вследствие поручения председательствующего уголовного отделения Самарского окружного суда от 4 сего марта за № 2467 о том, что назначенный мне защитник присяжный поверенный г. Хардин передал защиту свою помощнику присяжного поверенного г. Ульянову, мне сего числа березовогайским сельским старостой объявлено» [23].

Отставной рядовой Тимофей Сахаров ожидал суда за кражу, совершенную им по нужде и по уговору с односельчанином Опариным, который к той поре уже сидел за решеткой в Самарском тюремном замке. И потому там, в канцелярии тюрьмы, так же бежало перо по бумаге, воспроизводя примерно такую же подписку:

«…Михаил Васильев Опарин дал свою подписку в том, что содержание поручения г. Председательствующего уголовного отделения Самарского окружного суда от 4 сего марта за № 2466 о передаче защиты по моему делу поверенным г. Хардиным помощнику своему г. Ульянову мне сего числа объявлено. Михаил Васильев Опарин, а вместо него, неграмотного, расписался Кузьма Зайцев» [24].

Хардин передает защиту Ульянову.

Почему? Чье это желание? Хардина? Ульянова, увидевшего в деле щедрые социальные краски? Подсудимых?

Только не подсудимых - последнее представляется нелепицей. Природные пахари из деревеньки, забытой богом, будут ли они ломать голову, чтобы определить, за чьим щитом лучше стоять на суде, да и посмеют ли отказаться от казенного адвоката и хлопотать своего?…

Дело раскрыто на 41-м листе - это журнал судебного заседания - на словах: «Защитником подсудимых явился избранный ими помощник присяжного поверенного Ульянов».

Явился избранный… Вот оно!

Бывший солдат Сахаров и сельский пролетарий Опарин, батрак кулака Мурзина и отец батрака, что работал на того же Мурзнна, избирают Ульянова своим защитником, отдавая ему предпочтение перед Хардиным. Избранный сменяет назначенного, свой - казенного.

Не ошибка ли, однако, это указание в журнале? Ведь до того, как разудалый ямской колокольчик покатился из волости в Березовый Гай, Ленин не провел еще и первой своей защиты. Невозможно стать чьей-либо надеждой, не пробудив ее.

Нет, не ошибка.

В феврале - марте шли приготовления к новой сессии окружного суда. Ленин встречался с подзащитными, сидевшими скопом в гросс-камерах, и, очевидно, тогда-то и заговорили впервые о молодом адвокате. К мужику, невольному преступнику, приходил не параграф из Устава или Уложения, а человек. Друг. И спрашивал не только про хлебушек, что бедный украл у богатого, голодный - у сытого, но и о житье-бытье мужицком, о бабе, о ребятишках, о грошах-злыднях, что платили ему кулак, прасол, купчина.

Помните у Н. К. Крупской:

«…за эти дни, когда я стояла у гроба Владимира Ильича, я передумала всю его жизнь… и вот что я хочу сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным»25.

Большое это чувство с магической силой влекло простых людей к Ленину.

Кузьма Зайцев, поставивший свои вихлястые каракули за неграмотного Опарина, уже вскоре сам просил суд о том же, что и Опарин: замените. И он хотел, чтобы его защитил Ульянов.

Этого хотели и еще шесть арестантов, в защитники которым был назначен О. Гиршфельд, довольно «громкий» самарский адвокат. И все семеро стали подзащитными Ульянова.

3

С лотка книгоноши на Молодогвардейской я купил как-то книжку о самарских годах Ленина, только что вышедшую в Куйбышеве. Второй строкой под заголовком стояло: «Историческая хроника», на последнем листе:

«Алексей (А. П. Скляренко. - В. Ш.) в ожидании друга сел на скамейку. Скоро по широкой лестнице быстрым и легким шагом спустился Ульянов.

- Хардин предлагал мне, - рассказывал он Алексею, - опять играть в шахматы по переписке. Отказался я. Не до шахмат будет. Поблагодарил его за письмо-рекомендацию к Волькенштейну».

Перед отъездом в Петербург Ленин получает от Хардина рекомендательное письмо к Волькенштейну. Они знакомы.

Смутная интуиция наводила меня на эту мысль и до встречи с «Хроникой», но теперь это была не только догадка. К таинственному и пока еще безликому хранилищу с петербургскими досье Ленина открывалась еще одна, новая дорожка - через личные архивы Хардина. Ведь писали же они что-нибудь друг другу!

Волькенштейн. Занося эту фамилию в рабочее требование, я готов был поручиться: а) из хранилища принесут личное дело какого-то Волькенштейна и б) Волькенштейн этот не будет петербургской знаменитостью: петербургский Волькенштейн никогда не был самарцем.

- Был. Хотя и очень скоротечно. Читайте. Из