Произнося эти слова, чужеземец поднял руки к своему капюшону. Когда он скинул его с головы, и я, и наши с Софией родители, и мой друг, ставший свидетелем этой сцены, — все мы от ужаса потеряли дар речи.

Этот человек был неописуемо уродлив. До того момента я даже не подозревал, что подобное уродство может существовать в этом мире. Это был облик странной химеры. С лица чужеземца на нас будто бы смотрело несколько животных одновременно. И только ясные светло-серые глаза несомненно принадлежали человеку.

Гость не смутился, увидев наше отвращение и испуг, но все же, опустив глаза, словно давно смирился с подобной реакцией на свою внешность, он вернул капюшон на голову и опустил его край пониже на лицо.

— Вы все еще хотите следовать воле высших сил, синьорина? — спросил он сестру.

София улыбнулась. Она была единственным человеком в комнате, чье лицо оставалось безмятежным все это время.

— В Кальяри вам, наверное, не рассказали всего об оракуле, синьор, — сказала чужеземцу София, — а сами вы по каким-то причинам не заметили этого, но… К сожалению или к счастью, я не могу посмотреть на ваше лицо, как вы того просите. Потому что, как и все оракулы в нашем роду, я с рождения слепа.

Увидев, как вздрогнул при этих словах гость, я понял, что София угадала — чужеземец действительно не заметил слепоты моей сестры. Видимо, из-за низко опущенного на лицо капюшона он вынужден был большую часть времени смотреть в пол и не мог хорошо видеть наши лица. Именно по этой причине не заметил, что София смотрит на мир отсутствующим, пустым взглядом.

— Для меня не имеет значения, уродлив человек или хорош собой, — сказала чужеземцу сестра. — Поэтому я не отрекаюсь от своих слов — если вы согласны следовать пророчеству, то я готова вручить свою судьбу в ваши руки, синьор.

Гость молчал целую минуту, и эта пауза давала мне повод надеяться на хороший исход. Но все мои надежды рухнули, когда чужеземец сказал:

— Наверное, мне следовало бы проявить больше благородства, синьорина. Но я слишком хорошо понимаю, что ни одна другая женщина никогда не захочет связать со мной свою жизнь. И пусть вы лишь следуете воле провидения, я принимаю это. Если пророчеству оракула суждено соединить наши судьбы — да будет так.

— Получив благословение моих родителей, Терас и София обвенчались, став мужем и женой. Вскоре после свадьбы Терас увез мою сестру на свою родину, в Таврику. Через несколько месяцев я получил письмо, написанное рукой Тераса под диктовку Софии. Она сообщала, что ждет ребенка.

Массимо Буффонади опустил глаза на сцепленные в замок руки, лежащие на коленях.

— В тот день, когда ребенок родился, София умерла, как и предвещало ее собственное пророчество.

— Дядя… — тихо произнес Бледо, глядя на человека, который воспитал его, взглядом, выражающим неподдельное чувство вины.

Массимо Буффонади покачал головой, словно отвечал этим движением на невысказанный вопрос племянника.

— Ты хорошо знаешь, Бледо, что я никогда не испытывал ненависти к твоему отцу. И никогда не винил его в том, что так рано потерял свою единственную сестру. Таково было решение Софии, а я… — Он сделал глубокий вздох. — Мне всегда служило утешением, что София не была несчастлива с Терасом. Он любил ее, и я знаю, что она любила его в ответ. Для нее было счастьем осознавать, что после себя она оставляет в этом мире свое дитя — частицу себя самой.

Он посмотрел на племянника теплым взглядом.

— Я всегда любил тебя, как своего сына, и меньше всего мне бы хотелось, чтобы ты чувствовал себя виноватым, мой мальчик.

Брови Бледо вытянулись домиком. Он вдруг заметил устремленный на него взгляд Милы, смутился и опустил глаза на пустую чашку, которую до сих пор продолжал зачем-то держать в руках.

— Не знаю, зачем я рассказал вам эту историю, синьорина, — вдруг произнес Буффонади, обращаясь уже к Миле; его лицо лишь на миг приняло растерянное и одновременно печальное выражение. — Наверное, мне просто хотелось еще раз вспомнить о Софии.

Мила молчала — она все еще находилась под действием рассказа и просто не знала, что сказать.

Массимо Буффонади указал рукой на тетрадь, лежащую в центре стола.

— После смерти Тераса я получил от него письмо. Вероятно, все было устроено так, чтобы письмо было отправлено, когда о его смерти станет известно официально. В этом письме было сказано, что он вручает мне на хранение свой дневник. Далее следовало предупреждение: «Его сможет открыть только один человек — мой сын. Если это сделает кто-то другой, дневник тотчас воспламенится. Только Бледо сможет снять с дневника чары неприкасаемости». Больше никаких пояснений Терас в письме не давал, но было ясно, что по каким-то причинам он считает, что его дневник представляет некую ценность. В письме Терас просил, чтобы я вручил дневник его сыну, когда ему исполнится восемнадцать лет. Сам дневник обнаружился среди вещей Тераса.

Итальянец какое-то время хмуро молчал и наконец добавил:

— Терас был найден мертвым в крохотной квартирке Внешнего мира, где жил под вымышленным именем. Его убийцу так и не нашли. Предполагали, что его могли убить из мести те, чьих родных он выдал Гильдии до ее краха. Возможно, так и было. Боюсь, достоверно нам этого никогда не узнать.

Мила смотрела на дневник Тераса, не скрывая своего интереса. Ее мысли довольно хаотично перескакивали с одного вопроса на другой. О чем писал в своем дневнике Терас? Раз он принял меры, чтобы никто, кроме Бледо, не смог открыть дневник, значит, считал его содержимое действительно важным. Связаны ли записи в этой тетради с Гильдией? Или они касаются чего-то другого? Если в дневнике есть упоминания о Гильдии, то возможно ли, что они как-то касаются ее основателя — Даниила Кровина, человека, который был прадедом Милы?

Она отвела взгляд от дневника и посмотрела на Массимо Буффонади.

— Вы хотели встретиться со мной, — вспомнила Мила. — Это связано с дневником?

Итальянец ответил не сразу. Долгим взглядом он посмотрел на племянника. Бледо, казалось, нервничал.

— На самом деле, — наконец сказал Буффонади, — вовсе не я хотел встретиться с вами.

Мила с удивлением повернулась к Бледо. Тот, не отвечая на ее взгляд, сделал глубокий вздох.

— Это… я хотел, чтобы ты п-пришла, Мила, — сказал он.

В первый момент она была озадачена, но, припомнив содержание письма, которое написал ей Бледо, тотчас же осознала — а ведь там и правда не было сказано, что Массимо Буффонади хочет увидеться с ней. Напротив, Бледо считал, что ей нужно встретиться с его дядей. Остальное Мила додумала сама.

— Зачем? — спросила она его.

Бледо сделал глубокий вздох. Мила решила, что он таким образом пытается расслабиться и успокоиться, чтобы меньше заикаться.

— П-почти все записи в дневнике отца, — сказал он, — касаются одного человека. Ты его знаешь. Его имя Игнатий Ворант. Но в дневнике отец чаще всего н-называет его Лукоем.