получает огромные бабки, плюс отец совладелец фирмы с моим. И восемьсот тысяч для него не должны были быть проблемой. А теперь, когда я вижу убранство их нового жилья, я понимаю, что дела у них совсем плохи.

— Скажите, что случилось с вашим мужем? И почему не сказали нам? Не позвали на похороны? Хотя, может папа и был, мы то теперь и не узнаем.

Она нахмурилась.

— Я не знала о том, что Андрей бросил вас, милая... Но, неужели ты не в курсе? Фирма теперь принадлежит только твоему отцу.

Я ничего не понимала. Это было похоже на бред. Почему так произошло? Ей богу, мне хотелось плакать! Никто ничего толком не говорит. И я чувствую себя полной идиоткой. А я терпеть не могу ощущать себя таковой.

— Ох, тебе лучше спросить обо всем у мамы, милая.

Мама не может знать об этом, иначе она обязательно мне все рассказала! Рассказала ведь?

Тетя Олеся с грустью посмотрела на фото мужа.

— Рома повесился полгода назад, — в ее глазах стояли слезы. – А у меня после его смерти сердце прихватило, инфаркт. Состояние было тяжелым. Нужна была операция, денег не хватало. Вот Дема и стал драться... Ох, душа болит от мыслей, что он своим здоровьем из-за меня рискует. И ведь не переубедишь его...

Так вот, куда его деньги с выигрышей уходят! А я, дурочка, еще и просить пришла! Господи, как стыдно то...

— Но ничего! Операция успешно прошла. Теперь бы Демку уговорить бросить это дело, в университете восстановится. Но он же упрямец тот еще..., — засмеялась женщина и впервые за все это время, смех был без тени горечи.

Как бы то ни было, она гордится им. Всегда гордилась.

— Дема, кстати, скоро придет, вот и увидитесь, наконец.

Меня тут же жаром окатило. Я думала, он уже отдельно живет, а выходит нет.

— Ой, простите теть Олесь, мне уже пора. Совсем забыла про встречу в универе по поводу работы, — посмотрела на часы для пущей убедительности.

А сама от стыда едва не горю. Боже, Лия, ты серьезно? Встреча насчет работы в универе? Ничего умней мой мозг в этот момент не смог выдать.

— Как уходишь? Ну даешь, только ведь пришла! – женщина выглядела расстроенной, и мне стало совестно. Тетя Олеся суетливо поднялась из-за стола. — Давай, детка, я тебе в дорогу хоть пирожков дам.

— Да что вы, не надо. Неудобно мне как... — замолчала под ее строгим взглядом.

— Я тебе дам, неудобно! Вчера напекла, Дему ждала! С капустой и грибами пирожочки. Ты ж всегда их любила, уплетала за обе щеки. Демка с Миркой с вареньем лопали, а ты с капустой, — смеется она, и, подойдя, целует меня в макушку.

А я обнимаю ее изо всех сил, и мне так горько становится! Горько от того, что все это в прошлом. И пирожки ее, и общие посиделки с чаем, и игры в карты перед сном. Ночевка у Демида на чердаке, и походы в лес за грибами. Смех его в прошлом и доброта в глазах. Нет ничего ведь, по какой-то причине он вдруг решил, что мы с Мирой ему больше никто. По какой-то причине, сегодняшней ночью Демид посчитал, что вправе унизить и сломать меня. Разбить мое сердце. И сейчас, обнимая тетю Олесю, я словно за остатки прошлого цеплялась. Когда все еще было хорошо.

— Ну чего ты, детка? — улыбнулась женщина, а я только сейчас поняла, что по щекам слезы текут. — В прошлом все. Обиды все, размолвки. Да и вы тут не при чем, вы детки... Мужские дела это, мы отношения не имеем.

Я думала о том, что не получится ничего вернуть. И даже прежнюю тетю Олесю. От нее теперь пахнет корвалолом и кучей других лекарств, а не жареными пышками и ее любимыми цветочными духами. Также и в глазах Огинского больше нет места для тепла. Замерзло оно, и мне не согреться.

— Погоди, я сейчас, — она уходит в кухню, а я, смахнув слезы, достаю из сумки деньги, которые Демид швырнул в меня.

Теперь-то я понимаю, как много они значили для него, теперь понимаю, что не просто злость им двигала. Обида...

Подойдя к трюмо, отодвигаю зеркало, и осторожно кладу их обратно. Я найду, как помочь Мирке. Но только не ценой здоровья и благополучия его мамы.

Вдруг слышу, как открывается входная дверь.

— Ма, че не закрываешься? — раздается Его голос.

Застываю в испуге. Кажется, даже сердце не бьется.

Делаю шаг, лихорадочно смотрю по сторонам, в поисках хоть какого-то укрытия, а он в проеме вырастает. Огромный и злой.

В его руках пакет с продуктами, и сейчас он летит на пол. Вздрагиваю от этого звука. А сама глаз с его омутов не свожу. Вижу, как они тьмой заполняются.

— А ты че здесь забыла?!

Он срывается в мою сторону, словно огромный обозленный зверь. Демид в ярости, он заставляет меня врезаться спиной в трюмо. Звон посуды за моей спиной кажется мне звуком трещащей по швам храбрости.

— Я... Прости, я просто хотела... — промычала еле ворочающимся языком.

Мой испуг приводит его в настоящую ярость.

— Что ты хотела?! Какого хрена ты вообще заявилась сюда?! — его кулак врезается поверх моей головы, прямо в шкаф. Я вздрагиваю, ноги наливаются свинцовой тяжестью. И мне остается просто стоять на месте и трястись от страха, пока рядом с моим лицом находится озверевший Огинский.

— Я просто ... — моя губа предательски дрожит, пока я стою и смотрю в его полные ненависти глаза.

— Что, просто?!

— Я просто хотела ее навестить! – срывается отчаянный крик.

Снова удар над головой. И его лицо в миллиметре от моего. Я раздавлена, напугана.

— Кто тебя просил?! Кто?!

— Дема! — раздается испуганный всхлип тети Олеси, а следом за ним оглушительный грохот.

Мы застываем. Демид все также смотрит мне в глаза. Эта пауза длится всего сотые доли секунды. Но я успеваю увидеть, как ярость в его карих омутах сменяется страхом.

— Мама! — душу вспарывает его крик, когда он срывается к лежащей на полу тете Олесе.

— Мам! Мам, ты чего? — Дема на полу, поднимает ее голову, обхватывает ее так нежно. Женщина открывает глаза, смотрит на сына, она невероятно бледна.

—Плохо... что-то... — шепчет еле слышно.