– Что это? – спросил Джеффри, хотя должен был знать и сам.

– Порезы, – ответила Лена.

– Членовредительство, – поправила ее Сара, словно это делало ситуацию лучше. – Я видела такое и раньше.

– Зачем? – спросил Джеффри. – Зачем это с собой делают?

– Большей частью по глупости, – сказала ему Сара.

Ее душил гнев. Сколько раз она видела эту девочку? Сколько признаков она пропустила?

– Иногда они просто хотят узнать, какие при этом будут ощущения. Обычно они просто играют, не думая о последствиях. Хотя… – она замолчала, вглядываясь в глубокие порезы на левом бедре Дженни, – здесь что-то другое. Она прятала их. Не хотела, чтобы люди знали.

– Почему? – не отставал Джеффри. – Почему она делала это?

– Проверка самообладания, – ответила ему Лена.

Саре не понравилось, как Лена смотрит на девочку. В ее взгляде чувствовалось едва ли не уважение.

– Это глубокий психоз, – возразила Сара. – Обычно так поступают больные булимией или анорексией. Это – форма ненависти к самому себе.

Она красноречиво посмотрела на Лену.

– Тому бывает причина. Например, избиение или изнасилование.

Лена секунду смотрела ей в глаза, после чего отвернулась.

Сара продолжила:

– Бывают и другие причины. Насилие над личностью, душевная болезнь, проблемы в школе или в семье.

Сара прошла к шкафу с инструментами и вынула пластиковое гинекологическое зеркало. Натянула вторую пару перчаток и открыла зеркало. Лена чуть дернулась от щелчка, а Сара обрадовалась, что детектив способна на проявление чувств.

Сара подошла к телу и раздвинула ноги девочки. Неожиданно замерла: мозг отказывался принимать то, что видели ее глаза. Уронила зеркало на стол.

– В чем дело? – спросила Лена.

Сара не ответила. Она думала, что сегодня ее больше ничто не поразит. Оказывается, ошиблась.

– В чем дело? – повторила Лена.

– Никакого ребенка она не родила, – ответила Сара.

Джеффри указал рукой на неиспользованное зеркало.

– Как ты можешь быть в этом уверена? Ведь ты ее не осмотрела.

Сара переводила взгляд с одного на другого, не зная как ответить.

– Ее влагалище зашито, – наконец сказала она. – Судя по заживлению, зашито не менее шести месяцев назад.

Глядя в окно автомобиля, Лена водила языком по внутренней стороне передних зубов. Никак не могла привыкнуть к чужеродному ощущению временных зубных протезов. Через три недели ей поставят трансплантаты – их вкрутят в десны, словно крошечные лампочки. Она не представляла, что будет при этом чувствовать. Сейчас протезы постоянно напоминали ей о том, что произошло с ней четыре месяца назад.

Наблюдая за проносившимся мимо пейзажем, Лена старалась заблокировать память. Грант был маленьким городом, но все же побольше, чем Рис, где выросли Лена и ее сестра-близнец Сибил. Их отца убили во время исполнения служебных обязанностей. Случилось это за восемь месяцев до их рождения. Мать умерла во время родов. Обязанность растить детей легла на плечи дяди, Хэнка Нортона, алкоголика и лихача. Он боролся с обоими пристрастиями на протяжении всего их детства. Однажды солнечным утром пьяный Хэнк подавал свой автомобиль задним ходом по подъездной дорожке и сшиб Сибил. Лена всегда винила его за то, что он сделал сестру слепой. Она не простила Хэнку этот несчастный случай, и на ее ненависть он ответил такой же злобой. У них было прошлое, которое мешало им пойти навстречу друг другу. Даже сейчас, когда Сибил умерла, Лена смотрела на Хэнка Нортона как на несчастье своей жизни.

– Ну и жара, – пробормотал Хэнк и промокнул шею видавшим виды платком.

Лена едва слышала его из-за рева кондиционера. Старый «мерседес-седан» Хэнка был танком, а не автомобилем, и в салоне тоже все поражало размерами. Огромные сиденья – сюда при желании можно было поместить лошадь. Приборы управления тоже были большими, а их дизайн скорее поражал воображение, чем помогал при езде. И все же сидеть в машине было уютно – очень уж солидно все выглядело. Даже гравийная дорога, ведущая от дома Лены, была «мерседесу» нипочем: он словно плыл по земле.

– Ну и жарища, – повторил Хэнк.

Чем старше он становился, тем чаще повторял одно и то же. Ему, по-видимому, нечего было сказать.

– Да, – согласилась Лена, глядя в окно.

Она чувствовала, что Хэнк смотрит на нее, очевидно, хочет поболтать. Спустя несколько мгновений он от этого намерения отказался и включил радио.

Лена прижалось затылком к подголовнику и закрыла глаза. Она согласилась пойти с дядей в церковь в воскресенье, вскоре после того как вернулась из больницы домой. В последующие месяцы это вошло в привычку. И дело было не в религиозных убеждениях, а в том, что Лена боялась оставаться дома одна. Ей больше не в чем было каяться. Она заплатила свой долг Богу или Тому Кто Управлял Делами четыре месяца назад. Ее изнасиловали и погрузили в кошмарный мир боли и ложного превосходства.

Хэнк снова подал голос:

– Ты хорошо себя чувствуешь, детка?

Какой глупый вопрос, подумала Лена. Какой глупый и пошлый вопрос.

– Ли?

– Да, – ответила она.

– Нэн снова звонила, – сказал он.

– Знаю, – ответила Лена.

Нэн Томас, любовница Сибил, в последний месяц то и дело звонила.

– У нее остались вещи Сибил, – сказал Хэнк, хотя знал, что Лене это было известно. – Она хочет отдать их тебе.

– Почему бы ей не отдать их тебе? – возразила Лена.

Она не хотела видеть эту женщину, и Хэнк знал это. Тем не менее вновь поднял эту тему.

Хэнк перевел разговор.

– Эта девочка… вчера вечером, – начал он и выключил радио. – Ты была там?

– Да, – сказала она.

Лена сжала челюсти, чтобы не заплакать. Будет ли она когда-нибудь говорить нормально? Неужели даже звук собственного голоса постоянно будет напоминать ей о том, что он с ней сделал?

Он… думала Лена, не позволяя мозгу произносить его имя. Она смотрела на сложенные на коленях руки, разглядывала шрамы на тыльных сторонах ладоней. Если бы Хэнк не сидел рядом, она повернула бы руки и посмотрела бы на следы от гвоздей, проткнувших насквозь ладони. Те гвозди прибили ее к полу. Такие же шрамы были на ступнях между пальцами и щиколотками. Два месяца физиотерапии вернули рукам работоспособность. Ноги тоже нормально передвигались, а вот шрамы останутся навсегда.

В памяти Лены осталось лишь несколько болезненных моментов того, что происходило с ее телом во время насилия. Картину восстановили шрамы и написанная в госпитале история болезни. Она помнила мгновения, когда наркотики прекращали свое воздействие, и он приходил к ней, садился рядом на пол, словно они были в лагере церковной общины. Он рассказывал ей о своем детстве, о жизни, будто они были любовниками, желающими узнать все друг о друге.