и проснулся. Серая занавеска колыхалась, движимая то ли сквозняком, то ли потоком света. Утро выдалось ярким. Через грязное балконное стекло, через тонкую паутину, через старый тюль, через пыльные завесы зала голубело небо. Максим подумал, что, если такие фильтры не смогли приглушить насыщенность, как же сложно приходится людям на улице. Какие силы нужны, чтобы поднять голову и не утонуть навсегда в глубине? Что за мифические герои ходят там по своим геройским маршрутам?

Максим встал и оделся, но на балкон не пошел. Он разлюбил осматривать двор с высоты пяти этажей. Случилось это в тот день, когда сосед из тридцать шестой квартиры спилил тополь. Дерево росло в паре метров от балкона, и Максиму нравилось разглядывать серые ветви. Один сучок-обломок, торчащий из ствола, напоминал ему нож. Как-будто тополь лихо угрожал городу, наплевав на опасность и неравенство сил. Оружие не помогло, сосед разжился деньгами, кто-то в частном секторе запасся дровами.

Позавтракав куском хлеба с шоколадным маслом, мужчина оделся, снял с дверной ручки пакет, покрытый кадрами из фильма «Титаник», и вышел из однушки. Соседский ящик, стоявший на лестничной площадке, был приоткрыт, манил настоящей горой сокровищ — молодой картошкой. Воровать корнеплоды Максим не стал. Ящик принадлежал тихой и вежливой семье из сороковой квартиры. Вот если бы им владели те, что из тридцать шестой, тогда другое дело. Совесть молчала при мысли о краже у зэковатого сокрушителя тополей и его крикливой старой жены.

Мудрости, нацарапанные на стене гвоздем, предупреждали, что «ханка» погубит всех, а жизнь не та без «винта». По наблюдениям Максима, оба утверждения были ошибочными. «Ханка» погубила всего лишь пару-тройку человек в каждом доме на районе. Да и проявления жизни с «винтом», которые он раньше часто наблюдал вечерами с балкона, выглядели сомнительно — одновременно сомнамбулически и конвульсивно. Словно адепты провинциальной сомы никак не могли определиться: погрузиться в вечный полусон или расхерачить окружающую действительность движениями рук. Максим предпочитал алкоголь и знал горькую истину — нет такого тремора, который бы смог одолеть мировую энтропию.

На лестничном пролете второго этажа лежало нечто, накрытое старым розовым полотенцем. Распухшие ноги, извилины толстых вен, облезлые тапки. Подсказок было достаточно, чтобы понять — под саваном нежного цвета покоилось тело соседки из тридцать шестой. В подъезде стояла тишина. Максим помедлил перед препятствием несколько секунд, потом осторожно перешагнул его и продолжил путь наружу. На улице глухо рычала машина скорой помощи, санитар устало курил, уткнувшись взглядом в окно первого этажа. Старушка за стеклом недовольно поморщилась, запахнула шторы. Санитар зашелся нездоровым кашлем и сплюнул под ноги.

Максим шел по улице, поглядывал на пакет в руке. Фильм про затонувший корабль он не видел, только слышал песню оттуда. Почему-то она вызывала у всех жалость, а ему казалась скучной и вымученной. Картина собрала какие-то немыслимые деньги, что добавляло пакету некой роскоши, но ирония состояла в том, что наполнять его предстояло пустыми бутылками.

— Хорошее начало полдела откачало, — довольно пробормотал Максим, доставая из травы прозрачную емкость.

«Белое» стекло ценилось гораздо выше коричневого или зеленого. За «Гену» с «чебурашкой» платили копейки. Максим слышал, что в других городах иные расценки, но старался не верить таким слухам. Особенно его злили рассказы, что где-то там есть чудесная страна, дающая деньги даже за битое стекло.

Вскоре стало понятно, что хорошее начало дало лишь ложную надежду. Судя по всему, бутылки из аллеи, ведущей к улице Мира, еще с утра собрали дети.

— Во сколько ж вы встаете, щеглы? — зло пробурчал на ходу Максим.

Пакет не звенел, сердце стучало глухо. Мужчина чувствовал, что в мире не осталось ни скверов, ни брошенных гаражей, ни тенистых уголков, которые бы не обчистили мелкие конкуренты. Рассчитывать на достойную добычу не приходилось. Максим успокоился, замедлил шаг, стал изучать не кусты и землю, а окна первых этажей, лица водителей, витрины киосков. Ларек с газетами пестрил новостями — футболисты в красивой шахматной форме взяли бронзу; останки последнего русского царя и его семьи похоронили в Петропавловском соборе; где-то столкнулись электропоезда; умер основатель «Макдоналдс». Максим почувствовал жалость. Сборная Голландии ему нравилась. Впрочем, это не помешало испытать радость за хорватов, хоть он и не видел ни одной их игры. Телевизор начал терять яркость еще в январе, пока в июне не стал транслировать исключительно белую муть. Лечить технику от бельма Максим не умел, да и денег на вызов мастера не было, так что полуживой аппарат превратился во второе радио. В списке развлечений он шел сразу после советских журналов об искусстве, книжек с пожелтевшими страницами, обгоняя, как ни странно, обычное радио. Максиму не очень нравилась музыка, которая оттуда доносилась, а до покупки магнитофона с волшебным названием «Романтик» оставалась еще сотня бутылок «белого» стекла.

На перекрестке в немытую голову пришло озарение. Максим решил, что каждый раз будет выбирать то направление, в котором захочется идти меньше всего. И, в конечном итоге, кривая обязательно выведет к нетронутым полям. Будут зло поблескивать пивные бока в траве, из грязи поднимутся холодные горлышки, верещагинским пейзажем вырастет на горизонте гора бутылок. И ни одного призрака провинциальной Валгаллы. Только следы их пиршества, вечно летящие откуда-то из прошлого дня. Максим взволнованно потер небритую щеку, посмотрел по сторонам, настраиваясь на новый маршрут. Справа шумела барахолка. Далее дорога вела к центру города, оазису спокойствия. На душе стало приятно от мыслей о кирпичных фасадах старых домов, тенистых аллеях парка, и вариант отпал сам собой. Поворот налево уводил бы все дальше и дальше, через спальные районы к окраине, Мещанскому лесу, березовым колкам и разнотравью. Задышалось свободнее, и холодный разум тут же поставил крест на этом пути. Оставалось идти, не сворачивая, наблюдая, как ряды жилых домов мал-помалу обращаются в промышленный некрополь. Где-то там, за дрожащей в июльском полдне линией горизонта, забылись неспокойным сном склады и ангары, будки сторожей и вагончики строителей. От одной мысли о тех краях что-то внутри потускнело. Все доселе невесомое налилось тяжестью, потянуло к земле. Максим дождался одобрительного сигнала светофора и пошел вперед.

Зеленые космы ив склонялись так низко, у серых горбатых корней колыхался покров муравьев, за тонким прозрачным стеклом, приоткрыв от раздумий рот, смотрел на запретную улицу любопытный человек пяти лет. Максим шел, размахивая элитным пакетом. Дворы сменялись дворами, на остановках спали коты, до неявной границы промзоны оставалось всего ничего. Мужчина застыл на перекрестке, осознав, что принцип избранья маршрута уж слишком походит на топорик коварного повара, засунутый под честный компас. Надо было немного взбодриться,