Теперь Джонатан Редмонд… Учитывая, что ей было о нем известно, вот он, по всей вероятности, не промахнулся бы.

На ее лице появилась легкая улыбка. Каков наглец! Но ей нравились нахалы. И он ей понравился. Понравился, потому что говорил с ней так, словно видел в ней личность, видел в ней ровню. У Томми возникло ощущение свободы, потому что им ничего не было нужно друг от друга. Это большая редкость в отношениях между мужчинами и женщинами.

Но в нем было еще много чего, что вызывало опаску. К примеру, эти широченные плечи, эти резко очерченные скулы, которые напоминали зубчатые стены крепостей. При взгляде на них, словно вырубленных долотом, у некоторых слабых на голову женщин могло начаться головокружение. Но Томми подозревала, что в нем есть еще какая-то особенность… Она могла бы назвать это легким налетом цинизма, неким видом отчужденности, как будто он видел что-то, что было недоступно другим, знал что-то, что не было известно больше никому… Это заставляло женщин, как утверждали, бросаться, очертя голову, на каменные отмели его сердца.

Но только не ее, конечно.

Томми нравилось быть настороже. Подавляющее большинство мужчин так предсказуемы! А вот от Джонатана Редмонда оставалось ощущение, как от глотка свежего воздуха, после того как ты вышел из многолюдной прокуренной комнаты. Он понравился ей. Вот так все просто.

– У тебя этот дар от матери, дорогая, – говорила ей графиня Мирабо. – Мужчинам нравится торчать возле тебя, вот и все. И Кэролайн тем же самым привлекла к себе герцога. Возможно, ты пойдешь по ее стопам.

Как оказалось, изящная обедневшая аристократка, – вернувшая долги матери Томми тем, что взяла в свои руки судьбу потрясающе умной, жизнерадостной, но полудикой драчуньи, в которую превратилась девочка, оставшись сиротой, и дала воспитание ребенку, отшлифовав ее манеры, – была права. Томми быстро превратилась в главную приманку салона графини рядом с Ганновер-сквер, в котором собирались по средам. Нельзя сказать, что Томми не нравился салон и всеобщее внимание. Однажды на очень короткое время она дала волю своему любопытству и горячей крови. Врожденный прагматизм – вряд ли Томми унаследовала эту черту от матери – заставил ее быстро прийти в себя после того, как она отдала свою невинность прекрасному юноше, который вслед за тем быстренько исчез. Впрочем, Томми восприняла его исчезновение с заметным облегчением. Она не собиралась жить той жизнью, которой жила ее мать, и страдать, как страдала та.

А еще деньги от случайных скромных выигрышей в карты плюс шиллинг, другой, которые обедневшая графиня время от времени совала ей в руку, уходили быстро. И хотя Томми была привычной к вызовам судьбы, сложная задача выживать превратилась в каждодневную.

Потом жемчуг прибыл в подарок. Еще одна головная боль. Еще одно решение, которое нужно принять. И очень скоро.

Правда, пока можно было не торопиться.

Благодаря тому, что сказал Джонатан Редмонд, до Томми дошло, что можно найти другое решение.

Она опустила глаза к нацарапанным углем мелким буквам и снова перечитала записку. И почувствовала, как жгутом скрутило желудок, как ускорился ритм биения сердца.

Проклятье! Она сделает это. Не было никаких сомнений – она была рождена для этого. Она не сможет жить дальше, если отступится.

Однако Томми вынуждена была признаться самой себе, что в первый раз с того момента, когда все это началось… ей было немного страшно.

Проблема заключалась в том, что она начала размышлять над этим. А как только вы задумались, вы пропали. Однажды, когда Томми была еще совсем маленькой, она шла по узким перилам лестницы как раз в этом доме, осторожно, шаг за шагом, ставя одну ступню перед другой, раскинув руки для баланса, как делают канатоходцы в цирке. И в тот момент, когда ею овладела радость от собственного достижения и она подумала об этом, Томми свалилась вниз, разбив подбородок. Шрам сохранился до сих пор.

Нельзя сказать, что она не получала удовольствия от чувства опасности. Это была некая данность. Почти все в ее жизни сопровождалось подобным чувством. Томми легко могла себе представить, что это в конце концов приведет к несчастью, которого ей вряд ли удастся избежать.

Она положила записку на столешницу и взяла в руки медаль.

– Ты командовал целым батальоном, – сказала она, обращаясь к медали. – В тебя стреляли десятки, а может, сотни раз. Смог бы ты помочь мне? Я знаю, ты можешь. Или думаешь, что я сошла с ума и меня нужно оградить от общества?

За прошедшие годы у Томми состоялось огромное количество разговоров с этой медалью. Иногда она просто размышляла вслух, иногда рассказывала ей, что случилось за день. Каждый раз медаль выслушивала ее с любовью, с сожалением и сентиментальностью. Правда, в глубине души Томми понимала, что в жизни такое маловероятно. Однако что плохого в том, чтобы хоть раз сложить с себя бремя собственного прагматизма? Это было как отпущение грехов. Вернее, одного из ее очень немногочисленных грехов.

– Спасибо, что выслушал… – вздохнула она, – … папа.

Не имеет значения, сколько раз Томми произносила это слово. Она никогда не чувствовала, что имеет на это право.

У цыган, если это настоящие цыгане, вся жизнь на колесах. Поэтому их табор не всегда можно было застать на подступах к Пеннироял-Грин. Они были как ртуть, могли появляться то в одном, то в другом месте. Однако Джонатан все-таки высмотрел в отдалении дым костров и, посопротивлявшись для вида, решил все-таки исполнить желание Вайолет до его возвращения в Лондон. На следующее утро сестру упаковали, как венецианское стекло, и перенесли в коляску с мягким ходом, запряженную четверкой, которую пустили идти с величайшей осторожностью, как будто сами лошади страдали от артрита и частичного паралича.

Это было жутко долгое путешествие. Во всяком случае, на взгляд Джонатана.

Услышав стук колес, Леонора Херон вышла из своего шатра, вытирая руки о фартук, приветливо улыбнулась и вежливо присела.

Ее дочь, страстно желавшая казаться шлюхой, если такое можно сказать о цыганке, выглядывала из-за спины матери. Огромные, круглые, как луна в период сбора урожая, глаза открылись еще шире. Обычно надутые губы сложились в похотливую улыбку, и она принялась наматывать на палец прядь черных кудрявых волос.

Джонатан старательно избегал ее взгляда.

– Давай погадаю, братец, – сказала она и вынула колоду карт таро, чтобы прочесть ему будущее.

– Я просто провожаю сюда сестру. Поэтому, если не трудно, стреляй глазами в другую сторону.

– Джонатан! – возмутилась Вайолет.

– Марта! – одернула дочь Леонора Херон.

– Мы вот для чего приехали сегодня, миссис Херон: не могли бы вы погадать на чайной заварке для графини? – обратился он напрямик к цыганке.

– С удовольствием. – Миссис Херон жестом пригласила их в шатер.

Внутри посетителей окружило облако чистого, острого аромата трав. Цыганка захлопотала и нашла для Вайолет подходящий стул, на котором помогла ей устроиться.