К счастью, раны, полученные Дворой, оказались пустяковыми, поэтому к ней в палату нас пропустили без разговоров, лишь предупредили, чтобы сильно не морочили ей голову. Всё-таки человек пережил стресс и чувствует себя не очень хорошо.

Двора оказалась миловидной молодой женщиной, при виде которой Лёха сразу втянул живот и стал говорить каким-то неестественным зычным баритоном. Забинтованное плечо не мешало ей с кем-то громко разговаривать по телефону, так что на красавца-полицейского она даже не обратила внимания. Мы скромно присели на стулья у кровати и стали дожидаться, пока раненая наговорится вволю.

— Я уже всё рассказала вашим следователям, — сразу заявляет нам она, едва прекратила телефонный разговор, — и как я ехала с детьми, и из какой машины в нас стреляли… Сколько можно морочить голову?

— Мы по поводу пропажи вашего супруга, — обрывает её Лёха.

— Сама в недоумении, никогда раньше такого не случалось. — Двора откидывается на подушку и прикрывает глаза. — Он и из дома в последнее время почти не отлучался. Только в синагогу на молитву — и домой. Да у него и времени ни на что не хватало. Делать докторат в университете, когда у тебя семья и дети плюс всякие общественные обязанности в поселении, — на такое не каждый отважится. Но наш Ицхак всё всегда успевал…

— А какой он делал докторат, если не секрет? — интересуюсь я.

— Не секрет. По средневековой еврейской истории. Особенно его интересовал период, когда Палестина была под властью Османской империи, и тогда же появился лжемессия Давид Реувени. Вот о нём он и пишет.

— Вы так хорошо знаете тему работы вашего мужа?

— Я же по специальности учитель, и история еврейского народа мне не чужда. Я даже кое-какие вещи мужу помогаю делать. Без меня он совсем зашился бы.

Я вскакиваю со стула и принимаюсь задумчиво расхаживать по палате из угла в угол. Мне начинает казаться, что при каждом разговоре с родственниками пропавших что-то неясное, но очень нужное проскальзывает мимо нашего внимания, а что — определить пока не удаётся.

— А когда он пропал, вам ничего не показалось странным или необычным? Когда вы хватились, что его нет?

— Да почти сразу же. — Двора открывает глаза и с тревогой смотрит на меня и на Лёху. — Вам что-то стало известно? Мы его уже столько времени ждём, а о нём пока ни слуху ни духу.

— Нет пока, но мы ищем… А скажите, вместе с ним ничего не пропало из дома?

— Откуда мне знать — у него в вещах всегда такой бардак. И всегда он что-нибудь теряет. Хорошо, хоть интернет есть и не нужно всю университетскую библиотеку перетаскивать к нам домой.

— Что вы ещё могли бы сказать о его исчезновении? Вам ничего не показалось странным?

Двора прищуривается и даже усмехается:

— Странным? Да мне всё в этой истории кажется странным! И Ицхак с его постоянными увлечениями чем-то новым. То он каббалой увлёкся и целыми сутками сидел над книгами по каббале, то в историю переметнулся, притом в университет поступил в таком возрасте, когда все нормальные мужчины заботятся только о благополучии своей семьи. Да у него и старшая сестра такая же — человек в возрасте, а до сих пор детство в одном месте играет… Думаете, как я попала в это приключение? — Она кивает на свою забинтованную руку. — Поехала в город забрать её внука к себе! Ведь она так же пропала, как и Ицхак, только через два дня после него…

— И её имя… — еле слышно шепчет Лёха.

— Да-да, Наома Адари. Вам в полиции уже должно быть известно, что она тоже исчезла. Адари — это фамилия её мужа, который с ней не живёт. Она его настолько допекла, что он и знать про неё ничего не хочет. Даже не известно, где он сейчас и жив ли…

Из больницы мы с Штруделем вышли в некотором замешательстве. Если по поводу остальных исчезновений было много вопросов, то исчезновения Левенштейна и Адари наверняка как-то связаны между собой. Ну, не может это быть случайным совпадением! Так что идеи Винтермана о том, что пропажи людей могли стать серией, не такие беспочвенные.

Мы уже выяснили, что ребёнка, за которым ехала в город Двора, забрали работники социальных служб, поэтому сейчас пробовать проникнуть в её жилище нам никто не даст без разрешения. Нужно дождаться, пока лейтенант Винтерман организует ордер на обыск, и тогда мы сумеем что-нибудь прояснить. Хотя я не очень на это надеюсь, ведь до последнего времени ни у кого из пропавших в квартирах ничего интересного не нашлось. Да и здесь вряд ли нас ожидают открытия.

— Поехали к безработному музыканту, — вздыхаю я, и Лёха заводит машину. — Вдруг с ним повезёт больше.

— Даник, — впервые за всё время нашего общения здесь называет меня по имени Штрудель, — что тебе сейчас твоя чуйка подсказывает: причина исчезновения у всех одна и та же или нет?

— Понятия не имею. Все эти люди, чувствуется, друг с другом никогда не пересекались, за исключением последней пары, да и интересы по жизни у всех разные. Если их похищает какой-то неизвестный злодей, то для чего, с какой целью? Деньгами тут, похоже, не пахнет — нет среди них ни миллионеров, ни зажиточных людей…

— Может, — Лёха криво ухмыляется, — их на органы режут? Сегодня такое, говорят, модно.

— Всё может быть. Хотя если такое и взбрело бы в голову какому-нибудь сумасшедшему хирургу, то это так или иначе выплыло бы на свет божий после одного-двух исчезновений. Да и потенциальных доноров такие людоеды искали бы среди совсем иной публики.

— Иными словами, вариант с донорскими органами отставим в сторону, но до конца не отвергаем. — Лёха очень доволен тем, что смог сгенерировать собственную версию исчезновения людей, хотя бы и такую хиленькую.

— Подбрось эту идею Винтерману. Пускай пошевелит врачей и соберёт статистику пересадок органов за последнее время. Да и при деле парнишка будет.

— Ну, вперёд?

— Вперёд…

Гершон Дубин, безработный музыкант, последний в нашем списке пропавших, жил в общежитии новых репатриантов — длинном пятиэтажном корпусе, больше похожем на океанский корабль, в котором есть всё — охранник на входе, лениво проверяющий посетителей, начальство в офисе на первом этаже, столовая, прачечная, спортивная комната с тренажёрами и теннисным столом. Кроме того, обязательные для подобных заведений довольно неряшливые закутки в конце коридоров с детскими колясками и велосипедами, а главное, бесконечный и неиссякаемый гул от бесчисленных голосов, обрывков музыки, стуков молотков и жужжаний дрели.

— Дубин? — переспрашивает нас комендантша общежития, полная дама неопределённого возраста с дымящейся сигаретой в уголке рта. — Сейчас посмотрим…

Она листает большую амбарную книгу с залапанными пожелтевшими страницами и, пролистав один раз, потом другой, вдруг вспоминает:

— А, это тот аргентинец, который на каждом празднике играет нам на аккордеоне танго! Отлично его знаю, приятный человек… А что случилось? Он натворил что-нибудь?