– Не совсем, до телефона нужно было добраться. Я вышла на улицу, вдохнула утреннюю прохладу солнечного майского утра, голова закружилась, и я подумала: «Вот она – жизнь, очищенная от примесей».

Первое время я не могла избавиться от чувства, что меня будто кроет после эксперимента. Восприятие было сильно искажено.

Путь до парковки занял минут пять: пара-тройка домов и светофоров. Я тогда ездила на «Шкоде-Октавии», моей любимой «Пуле».

– Пуле? Почему? Пуляла шустро?

– Ага, турбированный движок один и восемь, шестиступенчатый робот DQ250, – Ева мечтательно улыбалась.

Многозначительная пауза. Короткий кивок.

– Так, ты пошла на парковку…

– Ну да. Только вышла из подворотни, смотрю – дедуля ковыляет с палочкой. Классический такой дед алкаш в трениках с авоськой и – в медицинской маске.

Его вид меня сначала даже позабавил. Но вдруг кольнуло неприятное предчувствие. Реальность будто начала обрастать новыми деталями, пространство деформироваться.

Я ускорила шаг, оставалось завернуть за угол, и вот она – парковка. Сквозь стекло по-деревенски обжитой будки охранника мелькнула синяя «морда» медицинского средства защиты. За маской скрывался смотритель – добродушный бурят Дархан. Он вывалился из тёплого убежища вагончика и направился ко мне.

«Пропуск заказала?» – «Какой пропуск? Я машину забираю», – недовольно буркнула я. «Ты где пропадала так долго? Машину прогревать надо», – пожурил меня Дархан. «Дела были». – «Уезжала, что ли?» – подозрительно прищурился бурят. «Нет, тут». – «А про пропуск не слышала?» – покачал он головой. «Выпустишь меня?» – «Конечно. Делай как знаешь».

Я прыгнула на водительское сиденье. Несмотря на то что безумно хотелось поскорее завестись и рвануть вперёд, навстречу шершавой дороге и пролетающим мимо столбам, я замешкалась. Внутри копошились вопросы.

«Зачем пропуск?» – обратилась я к Дархану через открытое окно. «Остановят, пропуска не будет – штраф заплатишь. Четыре тыщи». – «За что?» – «За несоблюдение режима… этого, как его… самоизоляции». – «А маску зачем нацепил?» – «Маску обязательно носить сказали». – «Зачем?» – Он пожал плечами.

Меня прошиб пот.

«Блин, – думаю, – ну всё, наверное, кукуха поехала взаперти. Моя самоизоляция окончена, почему я должна какой-то штраф платить? И откуда они вообще про это знают? И кто эти они?»

«Спасибо», – сказала я и нажала кнопку стеклоподъёмника. Резинка со свистом вытолкнула гладкую поверхность, и мир затянуло мутной плёнкой. За два месяца машина превратилась в пыльную каракатицу.

«Пуля» неслась по оголодавшим улицам. Не покидало чувство, будто я во сне или параллельной реальности. То там, то тут невесело мелькали люди в медицинских масках.

«Господи, что я пропустила?» – крутилась назойливая мысль.

Я свернула на обочине. Меня вдруг осенило! Что же я сразу не включила телефон! Привычка в любой непонятной ситуации хвататься за мультифункциональное средство связи пропала за шестьдесят дней без следа. Я нервно запустила руку в бардачок под торпедой и нащупала заветный прямоугольник. Почувствовав, как энергия всемогущества перетекает по моим пальцам прямо в мозг, я тихонько застонала. Согласитесь, информация дарит возбуждающее ощущение превосходства.

Следующие сорок минут были для меня непростыми. Я пролистала твиттер и новостные телеграм-каналы, посмотрела несколько роликов на ютуб. После чего закрыла глаза, представляя себя выжившей после зомби-апокалипсиса. Мысленно я пыталась восстановить цепочку событий, чтобы прийти к тому уровню смирения или паники, в котором люди пребывали естественным образом.

Я представляла, как изменились жизни моих сестёр и брата, друзей и знакомых, абстрактных представителей разных профессий. Я моделировала немые сцены с хватающимися за волосы главами государств и генеральных директоров крупных компаний. Но вместе с тем моему мысленному взору предстали бабушки и дедушки в глухих сёлах, которые наблюдают по телеку за безумием, поглотившим мир. Они не сомневаются, что их это не коснётся. Весь этот коронавирус где-то там, в Москве, где метро и самолёты. Они и представить не могут, что осенью катастрофа доберётся до регионов и приведёт к вымиранию целых деревень.

Я вдруг поняла, что не знаю, где мои дети и бывший муж. О том, что меня не будет на связи два месяца они знали и не беспокоились. Когда же я созвонилась со Стёпой, он посмеялся, сказав, что я всегда была торопыгой, даже на самоизоляцию ушла раньше всех. Дети заверили, что сидят дома, учатся и работают удалённо.

Напряженно разглядывая проезжающие мимо машины, я думала, что будет со мной теперь. Понимаю, в точности так же размышлял каждый человек, столкнувшийся с новой реальностью. Но мне-то что было делать?! Править рукопись, рассылать редакторам и издательствам? Пожалуй, так. Как же мне не хотелось возвращаться в состояние, из которого я только что вырвалась. Казалось, вселенная издевается надо мной.

Я поставила машину на парковку и, удручённая, поплелась домой. Дархан с молчаливым пониманием проводил меня взглядом.

Следующие несколько дней я сидела на новостной игле. Было ли мне страшно за жизнь и здоровье, своё и близких? Не особо. Страх был совсем иного рода. Я вдруг поняла, что не успела попрощаться с тем, что было раньше. С миром, где слово «коронавирус» не звучит из каждого утюга, где люди не сторонятся друг друга, не боятся обняться или хотя бы пожать руки.

Я понимала, что значит закрытие границ и остановка производств, – это сулило ещё бо́льшую нищету тем, кто и так бедствовал, и ещё большее ожесточение тех, кому было что терять.

Постепенное снятие ограничений началось с середины июня. Люди вырвались из лап собственного страха, нагнетаемого с профессиональной расчётливостью. После бури всегда хочется смеяться, чудить, радоваться любым мелочам. Это чувство витало в воздухе. Ничто больше не могло удержать изголодавшийся по нормальной жизни народ от активности и общения. Слово «коронавирус» вдруг стало антитрендом.

Тогда я поняла, что самоизоляция по собственному желанию и вынужденная изоляция совсем непохожи. Помню, как быстро летели дни, когда моё первое заточение перевалило через экватор. Я смотрела в календарь, и казалось, что мчусь с горы. Всё иначе, если есть уверенность в точке выхода из временных неудобств. Устанавливая собственные правила, ты ощущаешь самоконтроль, преодоление, выдержку. Но, оказавшись под властью даже не конкретных людей, а обстоятельств, при которых люди вынуждены проявлять в отношении тебя агрессию, ты испытываешь мрачные чувства: страх, отчаяние, неконтролируемую злость.

В тот месяц, когда из одного котла отчуждения мне пришлось прыгнуть в другой, я по-настоящему ощутила ценность общения с людьми. Я много переписывалась, особенно с теми, чьи посты в социальных сетях сквозили болью, похожей на помешательство. Я писала слова поддержки, но этого было недостаточно. Возобновив работу в такси, я начала испытывать неестественную эмоциональную близость почти к каждому пассажиру. Такой всеобъемлющей солидарности никогда прежде не чувствовала. Я разговаривала с людьми, слушала истории о