– Дайте нам пару минут.

И показал глазами в сторону Пергамент. Ольга Николаевна кивнула и выскользнула из кабинета. Пшеницын подошел к Пергамент, взял стул, с грохотом пододвинул его к столу и сел. Пергамент вздрогнула, но глаза не подняла.

– Людмила Ивановна, прошу прощения за то, что я сегодня…

– Не нужно этого, – оборвала его Пергамент. – Вы делаете свою работу, я – свою.

– Вот об этом я и хотел поговорить.

Пергамент наконец посмотрела на него.

– Говорю сейчас неофициально, – начал он и замолчал.

Пауза затянулась.

– Слушаю, – сказала Пергамент.

– Еще раз подчеркиваю, что говорю совершенно неофициально. Более того, если вы кому-то передадите мои слова, я скажу, что этого разговора не было.

И снова замолчал, глядя прямо в маленькие черные глаза.

– Хорошо, – сказала она, тем самым принимая его условия.

– Пропала Нина Шарова.

Лицо Пергамент ничего не выражало.

– Об этом будет официально объявлено в течение нескольких часов. Будет розыск, появятся ориентировки и так далее. Вот об этом я и говорил с Аней Трубниковой. Мне нужно было кое-что узнать.

– Узнали?

– Да. В смысле нет.

– Как это?

– Пропала молодая симпатичная девушка. Какие могут быть версии?

– Ее похитили, изнасиловали и убили, – уверенно сказала Пергамент, как будто это самое обычное дело.

– Все правильно.

– У вас есть подозреваемый?

– На этот вопрос я вам не отвечу. Но вместо этого задам другой вопрос.

– Спрашивайте.

– У вас ведь работает учитель географии Кораблев…

– Он еще преподает астрономию.

– О’кей. Пусть будет астрономию. Мне это фиолетово. Я слышал, он недавно развелся с женой? Живет один?

– Да. Его жена вышла замуж за Бокова.

– А вот этого я не знал. Давно?

– На прошлой неделе.

– У Кораблевых был ребенок?

– Да, мальчик. Три года. Боков собирается его усыновить.

– Очень интересно. – Пшеницын встал. – Спасибо вам за помощь. Прошу о моем визите и нашем разговоре никому не рассказывать.

– Это все, что вы хотели мне сказать?

– Я и так уже сказал слишком много, Людмила Ивановна. Надеюсь, дальше этих стен наша беседа не уйдет.

– Можете не сомневаться, Павел Сергеевич.

Выйдя из учительской, Пшеницын двинулся было к выходу, но потом развернулся и зашел в туалет. Там он уперся спиной в дверь и с размаху ударил ногой по раковине. Край, на котором было нацарапано «Пшеницын – чмо», откололся. Пшеницын поднял его и выбросил в открытую форточку. Выходя из туалета, Пшеницын чуть заметно улыбался.

Когда он спускался по лестнице, предназначенной для подъема, прозвенел звонок. Двери всех кабинетов открылись разом. Оттуда выбегали школьники и направлялись в столовую, бросая портфели на ходу. Школа полнилась криками и разговорами.

Пшеницын был уверен, что план по отвлечению внимания Пергамент от него и Ани сработает. Но даже не подозревал, к каким последствиям он приведет.

Пшеницын вернулся в райотдел и сразу поднялся к Соловьеву. Он собирался рассказать, что пропавшая Нина встречалась с Алексеем Зуевым. Но начальник не дал ему и рта раскрыть.

– Сегодня в Шиченгу приехал журналист из «Русского Севера». Будет писать об этом деле. Я эту газету знаю. Они не ограничатся официальной информацией. Этот газетчик будет копать и наверняка постарается найти какую-нибудь гадость о нас или об администрации. Я их манеру знаю. Они всегда стараются привлечь читателей за счет того, что ругают власть.

– У нас свобода слова, – неопределенно сказал Пшеницын.

– Свобода не должна превращаться во вседозволенность, – поучительно ответил Соловьев. – Нужно сразу поставить этого журналиста в рамки.

– Это как? В камере его закрыть?

Соловьев удивленно посмотрел на него.

– Ты почему так со мной разговариваешь? Забыл, где работаешь?

– Геннадий Сергеевич, сейчас другое время. Журналисту нельзя просто приказать писать о чем-то или не писать. Он все равно напишет то, что захочет.

– Время всегда одинаковое. Всегда можно найти способ…

– Я могу с ним встретиться и предложить делиться информацией. И надеяться, что он окажется ленивым и нелюбопытным настолько, чтобы этой информацией воспользоваться.

Соловьев помолчал.

– Ты неглупый парень, Павлик.

Пшеницын посмотрел на начальника ясными и ничего не выражающими глазами.

– Разрешите выполнять?

– Выполняй.

Пшеницын вышел из кабинета начальника в состоянии крайнего раздражения. Соловьев, проживший всю жизнь при тоталитаризме, не понимал новых неписаных правил. Одно из этих правил гласило – нельзя ссориться с прессой. После президентских выборов четвертая власть стала реальной силой в стране. Если в газете появлялась публикация о деятельности какой-то официальной структуры, необходимо было на эту публикацию отреагировать. Провести расследование и доложить, какие меры приняты.

Если милиция попытается нажать на журналиста – это будет скандал до небес. И виноватым будет он, Пшеницын.

Гостиница «Северная», двухэтажное деревянное здание, была рядом с райбольницей. У входа стояла белая «Нива», забрызганная грязью. В холле было полутемно. На стойке поместилась большая лампа с зеленым абажуром. Под ней сидел пожилой мужчина и читал книгу. Мужчина этот был отставной военный, служил где-то на Чукотке. В Шиченгу переехал года три назад, у него здесь вроде жили какие-то родственники. Пшеницын напряг память и вспомнил фамилию – Ситников.

– Здравствуйте, – сказал он. – Журналист в каком номере?

Ситников поднял голову от книги и посмотрел на Пшеницына. Пшеницын заметил обложку книги. Плутарх, том второй.

– В седьмом.

– Спасибо.

Пшеницын поднялся на второй этаж и постучал в дверь седьмого номера. Тишина. Пшеницын спустился в холл.

– Его нет в номере.

– Он там, – уверенно сказал Ситников и перевернул страницу.

– Не открывает.

– Может, спит.

– Когда он приехал?

– Сегодня утром.

– Он выходил из номера?

– Нет.

– Дайте запасной ключ.

Ситников задумался.

– Давайте соображайте быстрее. Вдруг у него там сердечный приступ?