Он наклоняет голову, как любопытный наблюдатель, делая медленную затяжку. По всему моему телу пробегает холодная дрожь. Его рот складывается в тонкую, но злую ухмылку, когда он выдыхает дым, и, хотя с такого расстояния это невозможно, я готова поклясться, что слышу хихиканье.

Успеваю только отвести взгляд, когда подходит официантка с полотенцем и начинает убирать мой беспорядок.

— О боже, простите. Я помогу, — я тянусь за полотенцем.

Но она только улыбается в ответ и говорит:

— Все в порядке, так часто бывает, — успокаивает она.

Я засовываю телефон в карман и быстро иду по улице, подальше от глаз убийцы, который, как я чувствую, сверлит дыру в моей спине.

***

Остаток ночи я провожу на полу своей спальни с поварским ножом в одной руке и молотком в другой. Жду. В предвкушении. Смотрю на свою запертую дверь. Он так и не приходит.

Но на следующее утро, назовите это решимостью или недосыпанием, я готова сделать все правильно. Или, по крайней мере, лучшим способом, который я знаю.

Изо всех сил стараясь не обращать внимания на вчерашнюю катастрофу в кофейне, я устраиваюсь в окне соседнего книжного магазина. Даже покупаю несколько нехудожественных книг и беру с собой блокнот, чтобы было похоже, будто я занимаюсь. Мне нужна более веская причина сидеть здесь несколько часов, а не листая в телефоне. Нужно слиться с толпой. Стать такой обычной и скучной, чтобы никто меня не запомнил.

Находясь в безопасности за стеклом, я могу наблюдать за дверями как ресторана, так и квартирного дома. Мой пульс учащается каждый раз, когда открывается дверь, и каждый раз, когда это не он, возникает тоскливое чувство. Я не знаю, облегчение это или разочарование.

Когда он наконец появляется, я чувствую, как каждый нерв в моем теле напрягается. Он говорит по телефону, но я его не слышу. Собираю свои вещи, надеваю бейсболку, снимаю толстовку, в которой была, и запихиваю ее в сумку.

Через несколько минут после него из здания выходит белокожая брюнетка в леггинсах и спортивном бюстгальтере, и у меня появляется тревожное чувство в животе, когда он обнимает ее и целует в щеку. Она машет на прощание рукой с задорной бодростью, он машет ей в ответ, не прерывая своего разговора. В моем нутре все бурлит, когда она смотрит ему в глаза, и я задаюсь вопросом, смотрела бы она на него так и дальше, если бы знала? Смогла бы она по-прежнему терпеть его руки на себе, если бы знала, что они испачканы кровью?

Медленно и неторопливо я выхожу из книжного магазина, делая вид, что пишу смс, не поднимая головы, но мои глаза прикованы к нему под козырьком моей кепки. Он шагает по тротуару, разговаривая. Я слышу глубокий, властный тембр его голоса, но не разбираю слов. И не могу рискнуть подойти ближе, не после вчерашнего. Он видел мое лицо. Хотя, на мне были солнцезащитные очки.

Узнал ли он меня? Помнит ли он, как тряслось и билось мое тело, прежде чем я упала на землю? Запомнил ли мое лицо, когда я боролась за сознание, прижавшись щекой к асфальту? Обратил ли он на меня внимание, когда расправлялся с Бет?

Интересно, как долго я смогу простоять здесь, притворяясь, что пишу, прежде чем это вызовет подозрения? Он не смотрит прямо на меня, но постоянно едва заметно сканирует окружающее пространство. Надеюсь, что фонарный столб, к которому я прислонилась, скрывает любые узнаваемые черты.

Он достает сигарету из-за уха, и я прикусываю губу, чтобы не завизжать от удовольствия. Я пришла подготовленной именно к этому моменту.

Все больше волнуюсь, пока сигарета тлеет. Он заканчивает разговор одновременно с тем, как бросает окурок на землю. Затем направляется прямо ко мне.

Я обхожу фонарный столб так, чтобы оказаться к нему спиной, сердце бешено колотится и умоляет меня прыгнуть за одну из машин, припаркованных вдоль улицы. Но я должна держать себя в руках, а играть в прятки на проезжей части — это не совсем нормально. Включаю переднюю камеру на телефоне, чтобы наблюдать через плечо. С облегчением прижимаюсь к столбу, когда вижу, как он садится в черный седан BMW.

Он шел не ко мне, а к своей машине.

Чувствуя себя так, словно только что выиграла в лотерею, я подпрыгиваю на пятках, пока он не уезжает. Как только его машина скрылась из виду, я перебегаю улицу и опускаюсь на колени, словно для того, чтобы завязать шнурки. Но вместо этого накидываю на руку маленький мешочек и подбираю окурок.

Попался, ублюдок.

ГЛАВА 4

История происхождения злодея

Кэш

30 часов назад

На лестничной клетке стоит затхлый запах мокрого цемента, который появляется в старых промышленных зданиях во время дождя. У меня возникает искушение пробежать остаток пути, надеясь, что ублюдок еще не умер. Но мне нужно сдерживаться, если я хочу действовать методично. Нельзя торопить совершенство.

А я приемлю только совершенство, особенно когда речь идет о причинении боли.

Мы доходим до двери на крышу, и я оттаскиваю Роана за шкирку.

— Если снова собираешься блевать, стой подальше. Нельзя, чтобы хоть кто-то видел твои слабости.

— Не буду, — выдавливает он из себя сквозь сжатые челюсти. — Он же не останется жив, и никому не расскажет, — он насмехается, и я бью его в живот.

— Дело не в этом, — я проталкиваюсь мимо него и распахиваю дверь. Холодный ветер хлещет по лицу, а в руках возникает то сладкое покалывание, которое всегда бывает перед казнью. Мои пальцы буквально зудят от желания начать поскорее.

Это кульминация десятилетней охоты.

Я шагаю по крыше к ржавой водонапорной башне, моя кровь гудит, когда я слышу шаги братьев позади. Это не только их месть, но и моя. Наклоняю голову в обе стороны, разминая шею, прежде чем взобраться по перекладинам к люку башни. Лестница такая же ржавая, как и все остальное, металл скрежещет под моими ладонями.

Предвкушение лижет кожу, как спиртовое пламя, когда я отпираю навесной замок, надежно закрывающий люк. Я буду чертовски разочарован, если этот ублюдок сдох до того, как начнется веселье. Я вообще ни о чем не жалею, но, если он умрет, то пожалею, что проткнул отверткой обе коленные чашечки и запер его в водонапорной башне двадцать четыре часа назад. Признаться, это было немного чересчур.

Со вздохом и молитвой я поднимаю крышку, и, как дар Божий, на меня смотрит живое и