снова все будет хорошо.

— У тебя уже ничего не болит, правда? — спрашивает мать тревожным голосом.

— У меня болит только горло, — отвечает Фанушка непривычно сиплым голосом.

— Это ничего, это у тебя от рвоты. Поспишь, и все пройдет.

Утром, однако, руки и ноги Фанушки холодны как лед, а с бледного осунувшегося лица испуганно смотрят большие темные глаза.

— Посмотри, Францка, какое лицо у Фанушки прозрачное, — шепчет отец. — Поеду за доктором. — Он выводит из сарая велосипед и едет в полицейский участок.

Врач приходит еще до обеда. Он просит дать ему маленькую ложечку и подзывает Фанушку к окну. Девочка подходит к нему мужественно, с улыбкой на лице, запрокидывает голову и открывает рот.

Доктор долго смотрит на ее горло, потом щупает железки под подбородком, слушает сердце, считает пульс. Под конец осмотра он надавливает в нескольких местах ее живот.

— Вероятно, это дифтерит, — произносит он потом.

Мать бросает на него взгляд, полный растерянности.

— Скажите, пан доктор, а это опасная болезнь, дифтерит?

— Заболевание очень серьезное. Но если не будет никаких осложнений, то причин для особого беспокойства нет, — успокаивает доктор, заметив ее тревожный взгляд. — Все будет зависеть от течения болезни. — Потом он сказал, чтобы ребенка положили в постель отдельно от остальных. — Измеряйте ей каждый час температуру, а пить давайте только теплый чай или молоко. Завтра утром я снова к вам приеду и тогда уже точно скажу, дифтерит это или ангина. Если у нее начнут синеть ногти и отекать горло или ей трудно станет дышать, немедленно сообщите мне.

К вечеру Фанушке стало хуже. Как только она съедала что-нибудь, ее рвало. Она просила дать ей только холодную воду и плакала, когда приносили теплый чай. Ее горло быстро отекало, из открытого рта вырывалось тяжелое, хриплое дыхание. Вечером девочка уже никого не узнавала. Она водила отсутствующим взглядом по потолку и беззвучно шевелила губами. Потом неожиданно весело рассмеялась. Родители, страшно обеспокоенные, склонились над дочерью.

— Ой как много ангелочков! — смеялась Фанушка. — Они пришли ко мне поиграть и дадут мне холодной воды из колодца… Они добрые!

Отец громко вздохнул и поехал на велосипеде за доктором.

Был уже поздний вечер, когда на машине полицейского врача бредившую Фанушку повезли в больницу в Угерске-Градиште.

Обследование в больнице было очень быстрым. Осматривавший Фанушку врач пригласил еще одного коллегу. Они обменялись какими-то незнакомыми, наверное иностранными, словами, которых ни мать, ни отец не понимали. В то время как в металлическом автоклаве кипела вода, а проворная медсестра позванивала блестящими инструментами, седой доктор произнес загадочное слово:

— Внутривенно.

Второй, как эхо, повторил:

— Внутривенно.

Это слово звучит в ушах родителей, когда они покидают больницу. В длинном коридоре, где пахнет карболкой, стоит гробовая тишина. Лишь откуда-то с верхнего этажа до них долетает звук закрываемых дверей — и снова тишина. Долгая и глубокая, время которой отмеряют лишь удары собственного сердца.

— Можете идти домой. Ей уже лучше, — раздается вдруг рядом с ними голос.

Родители вздрагивают и отрывают глаза от окна, за которым осталась их дочь. Перед ними стоит врач и приветливо улыбается. Сестра, стоящая рядом с ним, смотрит на них внимательно, но ничего не говорит.

Фанушкины родители благодарят их и направляются по длинному коридору к входной двери. В конце коридора они оглядываются. Сестра все еще стоит на прежнем месте…

Во Вноровы они пришли около полуночи и сразу легли.

Мать не спит, она думает о медицинской сестре, смотревшей на них как-то особенно. Сестра словно хотела им что-то сказать, что-то объяснить…

Часы на костеле бьют полночь.

Неожиданно мать вспоминает, что через неделю ей исполнится двадцать девять лет. Как летит время! Ведь, кажется, совсем недавно бабка Цибулкова впервые положила ей на руки новорожденного, чтобы она поприветствовала его в этом мире. Всех своих дочерей, первую, вторую и третью, мама встречала одинаково, всех принимала как дар. «Здравствуй, дитя мое, сам господь бог послал мне тебя».

А потом дома резали курицу и варили роженице суп для подкрепления…

Неожиданно кто-то стучит в окно. Мама вздрагивает. Она так далеко ушла в своих воспоминаниях, что не может понять, показалось ей, что стучат, или это происходит на самом деле.

Стук повторяется.

— Йожка, — будит она мужа, — поднимись, бабушке Шантаве, наверное, плохо, видимо, пришли к нам за помощью.

Йозеф быстро одевается и выскакивает из дому. Однако через минуту он возвращается.

— Ничего не случилось, там все спят.

Мама привстает на постели и хватает мужа за руку.

— Йозеф, случилось плохое… — шепчет она прерывисто. — Фанинка умерла… и пришла с нами проститься.

Напрасно муж успокаивает жену, напрасно уговаривает ее вздремнуть хотя бы несколько минут. Едва только наступает рассвет, как они снова отправляются в Градиште.

Больничные ворота еще закрыты.

— Пойди к сторожу, Йозеф, — просит жена мужа. — Он все знает.

Йозеф идет тяжелыми, неуверенными шагами. Несколько раз он останавливается, словно раздумывая, идти ему дальше или нет. Тем не менее все же доходит до сторожки.

Жена терпеливо ожидает его возвращения. Сердце ее сжимается от страха, а в душе пустота, будто пронеслась метель и смела все, что там было.

Пустота такая огромная, что вызывает боль, страшную, нестерпимую боль…

Но то, что так страшно болит, уже не пустота. Это слова, которые падают, как тяжелые камни в пропасть, это отчаянный крик мужа:

— Ну почему именно она должна была умереть?!

7

Бабушка с мамой как раз копали картошку, когда за ними прибежала тетушка Зибалка.

— Идите скорее за своим стариком, он лежит в трактире, как бревно!

Бабушка выпрямилась:

— Что это ты говоришь, какой старик?

— Ну ваш же! Из Америки вернулся!

Бабушка выронила из рук мотыгу.

— Францка, слышишь? — обратилась она к дочери. — Наш старик вернулся из Америки.

Мама недоверчиво покачала головой. Она не могла себе представить, что ее отец, отсутствовавший двадцать семь лет, вернулся к семье. Ведь за все это время он не прислал о себе ни весточки, лишь от посторонних они узнавали о его судьбе за океаном. А теперь вдруг…

— Послушайте, тетушка, — обратилась она к Зибалке, пытаясь унять волнение, — это, наверное, какой-то другой человек. Сидит в трактире пьяный и болтает бог знает что.

— Пьяный, это уж точно, даже имени своего не помнит, — с обидой сказала Зибалка. — Но это твой отец. Я узнала его по большому красному носу.

Бабушка бросила на нее колючий взгляд. Болтунья бесстыжая! Когда ее муж уезжал в Америку, у него не было красного носа. Задержав, однако, острое слово, уже готовое сорваться с языка, бабушка произнесла:

— Ну