бы настоящий черт! — говорила про отца Францка.

Отец, бывший по натуре неразговорчивым, долго молчал. Но однажды, когда старик вновь начал угрожать, что насыплет внучкам в еду битого стекла и всех отравит, отец решительно положил ему руку на плечо.

— Послушайте, — сказал он, как всегда, рассудительно, — то, что вы приехали из Америки, очень плохо. Никогда в жизни у нас не было здесь такого ада, как теперь…

Старик смотрел на зятя мутными, бегающими глазами. Он хотел бы сделать что-нибудь такое, о чем семья могла бы долго вспоминать, что-нибудь, что оттеснило бы на второй план все унижение, какое он испытал, вернувшись на родину и обременив свою состарившуюся жену, покинутую им когда-то, которой, кроме старого ржавого железа да своих поношенных завшивленных тряпок, не привез ничего. Ему хотелось сделать какой-нибудь королевский жест, который покорил бы их всех, но вместо этого он испытывал стыд, и лицо его полыхало огнем, как те тряпки, которые после его возвращения бросили в горящую плиту. Руки и ноги старика обмякли, не хотели слушаться, язык едва ворочался во рту, и старик болтал то, что не нужно.

Отец некоторое время с осуждением смотрел на него. Увидев, что старик не способен ничего понять, покачал головой и снял руку с его плеча. И в ту же минуту старик сполз на пол.

Отец открыл окно в комнате и вышел в кухню. Не говоря ни слова, он сел к плите и закурил, как всегда, выпуская дым в открытую дверку. Молча, склонив голову, сидел он в глубокой задумчивости. Докурив, папа погасил сигарету и бросил ее в печь.

— Это может кончиться несчастьем, — произнес он грустным голосом, — и несчастной будет вся семья.

Мать взволнованно вздохнула, бабушка тайком вытерла слезы. Разве недостаточно она уже вынесла на этом свете? Разве это не ужасно, когда двадцатипятилетняя женщина остается совершенно одна с двумя маленькими детьми на руках и по уши в долгах? Разве в человеческих силах покинутой женщине, одной, воспитать этих детей и, кроме того, заплатить долг за дом? Чем она согрешила? Разве что в мыслях… Даже когда от мужа в течение многих лет не было ни одной весточки, когда ее молодые годы опадали, словно лепестки пиона, и она уже смирилась со своим одиночеством, она не изменила своему мужу! Навсегда похоронила она в себе память о нем и тайком носила на его могилу в своем сердце самые прекрасные цветы воспоминаний. Почему же теперь, по прошествии почти трех десятилетий, когда вся боль уже поросла травой забвения, вдруг возвращается этот оплаканный ею муж?! В чем ее грех, почему он, словно призрак, наводит страх на тех, кому сам дал жизнь: на своих детей и детей своей дочери?

Дорога в ложбине почти полностью очистилась от снега. Прошел еще один год, и Кудержиковы решили переехать. Папа, мама, дети и тетя Маруша. Переезжали из-за деда, потому что не могли больше жить с ним под одной крышей.

В доме во Вноровах с ним осталась бабушка. Может быть, дед все-таки исправится, послушается добрых советов и станет на путь праведный…

На железнодорожной станции в селе Врбовцы, расположенном на границе со Словакией, освободилось место служащего на вокзале, и отец попросил перевода. Они продали весь урожай этого года, скот, оставив старикам лишь козу, кур и немного зерна, — пусть сами ведут свое хозяйство во Вноровах, так будет лучше для всех.

Как-то примет их новый край среди бедных полей, разбросанных по косогорам, как там будет житься им, привыкшим к ласковой, урожайной долине!

Мать с удивлением смотрела на новую соседку, грузную черноглазую женщину, с волосами цвета воронова крыла. О таких обычно говорят, что может сглазить. Широко размахиваясь, она сама колола дрова, а на лошади ездила не хуже мужчины.

— Ничего, не бойся, — успокаивал маму отец, — это хорошие люди.

Ганчаровы прямо напротив железнодорожной станции построили гостиницу «У вокзала». Внизу была пивная и их квартира, а на втором этаже — семь гостиничных комнат. Для такой небольшой деревушки, как Врбовцы, это было сооружение, построенное с несколько излишним размахом. Когда на путях производились ремонтные работы и было много приезжих рабочих, дела шли хорошо, но как только работы завершались, число клиентов сразу сокращалось и начинала расти задолженность за гостиницу.

Гостиница была видна из окна кухни Кудержиковых. Казенная квартира их была маленькой — кухонька и комната с окнами, выходящими на полезную дорогу, а рядом прихожая и чулан. Электричества во Врбовцах не было, и приходилось пользоваться керосиновой лампой. Зато в сарае около вокзала оказалось много угля.

— Это хорошо! — обрадовалась мать. — Будет чем топить всю зиму.

Однако отец тут же омрачил ее радость.

— Это не наш уголь, — сказал он, как всегда, рассудительно, — поэтому мы не будем его брать.

Мать с укором посмотрела на него. Эта безмерная честность, сколько раз уже она им дорого обходилась! Мы будем надрываться, таскать дрова из леса, а другие все сожгут, не испытывая никаких угрызений совести. Однако, не сказав ни слова, мать пошла осмотреть еще два сарая, чтобы выяснить, сколько места у них будет для домашней утвари.

С окрестных холмов дул свежий вечерний ветер. С Острого Верха дуло так сильно, что матери пришлось вернуться в комнату за шерстяным платком. Все здесь не так, совсем не так, как в родных Вноровах.

Кругом поднимались крутые вершины, покрытые лесами, косогоры с распаханными склонами, между ними то там, то здесь виднелись какие-то строения. Новое окружение совсем не похоже на прежнее. Но это ее не пугало. Она всегда мечтала о такой девственной природе, поэтому здесь ей нравилось. Кроме того, у нее добрый и честный муж, сестра Маруша, хилое, болезненное, но добрейшее создание, и две дочки, красивые, здоровые и умные. Третьей, Фанушки, уже нет среди них. Она спит вечным сном в сырой земле…

Молодая женщина смахнула набежавшую слезу.

Марушка с Бетушкой тоже не скучали во Врбовцах. Они нашли себе подруг напротив, в гостинице.

— Зденка-а-а! Драга-а-а! — раздавалось каждый вечер под окнами квартиры Ганчаровых. — Мы уже идем за молоко-о-ом!

И с бидончиками в руках девочки лугами шли по тропинке, бежавшей рядом с железной дорогой вниз, к Саботам.

— Ну что, нравится тебе у нас? — спрашивал Марушку пожилой крестьянин Сабота.

— Мне очень здесь нравится, — отвечала она без колебаний.

— Но ведь здесь одни горы да камни! — удивлялась мамаша Саботова. — У вас во Вноровах красивее.

Но Марушка лишь с улыбкой качала головой, при этом тяжелые косы били ее по спине. Ей хотелось бы рассказать дяде и тете