не переодев шорты, с готовностью лег в постель. Он дышал тяжело из-за гулкого биения сердца, но искренне пытался успокоиться, чтобы облегчить медику работу.

— Я все понял, — сказал Тоша. Он закатал рукав, открыв сгиб локтя — сплошную гематому от беспрерывных инъекций, — и зажмурился. — Вам нельзя оставлять меня наедине с собой, пока существует вероятность, что «ЗАСЛОН» позвонит снова. Усыпите, сделайте милость. Я и сам боюсь, что это повторится. Мы слишком далеко зашли, чтобы так просто потерять шанс на Спасение… Усыпите.

Медик помедлил мгновение, но затем, словно очнувшись, подобрал с пола отложенный чемодан. Он уколол Тошу в то место, где когда-то четко была видна вена, и топтался в изоляторе до тех пор, пока глаза мальчика не стали закрываться.

Когда мужчине показалось, что дыхание Тоши перетекает в сопение, он подхватил чемодан и поспешил к выходу.

— Медик.

Он встал у двери как вкопанный и оглянулся на слабо позвавший его голос.

— Я не позволю заслоновцам тронуть Семью. Если это необходимо… я выйду из Спадбурга и сам отдамся им в руки. Так и передайте куратору.

Медик не знал, что сказать. Он видел страдания мальчика. Видел, как выражение агонии в его глазах сменяется благородным принятием смерти во имя интересов «Истока». Тоша смирился со своим медленным и мучительным концом. Но выйти из Спадбурга? Выйти в мир господства врага и дать ему растерзать себя на опытах?

— Ты смелый мальчик, — сказал медик. В горле у него встал ком. — Смелый и безумный, настоящий homo sapiens. Для меня было честью работать с тобой. Хочу, чтобы ты это знал.

Тоша ничего не ответил. Его уже затягивал в трясину тяжелый, навеянный транквилизатором сон.

Он открыл глаза и увидел над собой лицо чего-то бормочущего куратора. Он был облачен в защитный костюм и окружен целой группой ученых. Тоша узнал среди них тех, кто приложил руку к его заражению раком.

— Здравствуй, Антон. — Куратор протянул ему плохо гнущуюся в толстой перчатке руку и помог сесть в кровати. — Как ты себя чувствуешь?

— Сложно сказать, — честно признался Тоша. Живот крутило от волнения, маленькое сердечко билось с чихом и кашлем, а голова, пораженная болезнью, казалась тяжелой и онемевшей после искусственного, непродолжительного сна.

— Ты можешь в точности рассказать нам что случилось, или тебе нужно время, чтобы как следует проснуться?

По нетерпеливому тону за напускной спокойной улыбкой Тоша понял, что куратор не слишком обрадуется, если мальчик попросит его зайти в изолятор попозже.

— Могу, — сказал Тоша, — только сначала мне нужно переодеть шорты.

Куратор снисходительно кивнул. Зайдя за ширму у кушетки для медосмотра, Тоша зашуршал одеждой. Он услышал, как переговариваются ученые, и как куратор шикнул на них, едва истоковцы заговорили на тон выше шепота. Однако мальчик успел уловить суть их обсуждения: они спрашивали себя, как много Тоша успел разузнать о «ЗАСЛОНе» и что теперь известно инженерам по ту сторону стены об «Истоке»?

Переодетый в сухое, мальчик вернулся к кровати и присел на нее с той стороны, до которой не дотянулась лужа. Он робко вскидывал глаза на уставившихся на него гостей.

«Что ты знаешь? — вопрошали их глаза. — Что теперь знают они?»

— Как это случилось? — спросил куратор.

И Тоша, сбиваясь от волнения, начал свой рассказ. Он сообщил ученым, как до него дозвонилась оператор службы экстренной помощи. Как инженер попытался втереться к нему в доверие и настроить против Семьи. Как хотел заставить мальчика поверить, что ему нужно любой ценой избежать Спасения.

— И когда инженер предложил помочь «ЗАСЛОНу» пробраться в Спадбург… я отказался. — Тоша поддерживал тяжелую голову руками. Ученые и куратор смотрели на него, не отрывая взгляд. — Я… Мне известно, что значит моя болезнь для «Истока», и я ни за что не предам Семью. Заслоновцы — безумцы. Иногда я думал, что, может, если наши ученые объяснили бы им, что единственно разумный путь — путь homo sapiens, то они бы одумались и стали нашими единомышленниками. Но нет. Все как вы и говорили. Они совершенно помешались на борьбе с естественным, и мне страшно представить, какого им живется в собственном мире фальшивости.

— Ты большой молодец, что не поддался, Тоша, — похвалил куратор с плохо прикрытым облегчением. — Разумеется, они безумцы. И им нельзя проникнуть в Спадбург ни при каких обстоятельствах.

— Но им нужен я! — воскликнул Тоша в отчаянии. По его впалым щекам покатились слезы. Он закрыл лицо руками, не в силах прямо взглянуть ни на кого из присутствующих. — Я накликал беду. Они придут, и все из-за меня.

— Ты уверен? Инженер сказал, что «ЗАСЛОН» уронит стены?

— Он не говорил много, — протянул Тоша, припоминая. — Наверное, не хотел, чтобы я много знал. Сказал только, что нужно любой ценой получить образец вашей работы. Думаю, речь шла обо мне.

— Скорее всего, — согласился куратор. Его голос был спокоен, но, если бы Тоша открыл глаза, наверняка увидел бы его обеспокоенные переглядки с учеными.

— Н-но если они проникнут в город… всему конец. Все ваши наработки… Весь «Исток»…

— Нельзя этого допустить, — робко высказался ученый, который ставил Тоше диагноз.

— Точно! — горячо согласился мальчик и отнял руки от лица — красного, опухшего от слез, но решительного не по годам. — Поэтому я подумал… Нужно, чтобы вы отдали меня «ЗАСЛОНу».

Куратор поднял на мальчика пристальные глаза. Ученые хмурили брови, смотрели под ноги и едва заметно кивали себе под нос, как бы желая высказаться «за» так, чтобы того не заметила совесть.

— Это единственный выход, — сказал Тоша, еще более разгорячившись. — Они набросятся на меня с опытами, и, пока разбирают по частям, «Исток» с моими образцами на руках успеет найти раковым клеткам новых носителей. У вас получится, я знаю, только нужно немного времени, и я его вам выиграю.

— Но что будет с тобой? — спросил куратор, хотя мысли его и были заняты иными вопросами — скорее всего, подсказанными Тошей.

— Я умру, — ответил мальчик, заставив и куратора, и ученых разом опомниться. — Умру, как и должен был. Может, не успею от рака, но все-таки умирать буду с мыслью, что помог своей Семье достигнуть завещанной предками цели.

В изоляторе повисло молчание. И мало-помалу оно заполнилось аплодисментами. Сначала, тихо и неуверенно, захлопал один. Затем подтянулись еще двое, а после — весь ряд ученых хлопал мальчику. Никто из них не улыбался, не восклицал и не поздравлял друг друга; не аплодировал на сей раз себе и сам Тоша. Его провожали на смерть, и он полностью отдавал себе в этом отчет.

— «Исток» — это… — прошептал Тоша.

— …Наша дорога