Человек, рабочая сила которого отдана на откуп рынку, становится все более уязвимым, так как увеличивается риск, что либо она не найдет нанимателя, либо ничего не будет стоить на рынке. Современный индивидуализм раз­ рушил органические отношения близости, которые, прежде всего, были отношениями солидарности и взаимопомощи, и привел к уничтожению всех традиционных форм соци­альной защиты. рынок может регулировать отношения спроса и предложения, но не может регулировать социаль­ные отношения. не происходит ли это потому, что он игно­рирует существование неутолимого спроса? Вмешательство Государства­Провидения становится необходимым потому, что лишь оно способно исправить наиболее явные проти­воречия и затушевать наиболее очевидные уродства. Вот почему, как хорошо показал Карл Поланьи, когда кажется, что либерализм празднует победу, он парадоксальным об­ разом вызывает рост государственного вмешательства, спо­собного хоть немного исправить безобразия, вызванные влиянием на общество «саморегулирующегося» рынка. Ален Кайе пишет: «если бы не было Государства ­Прови­дения, относительный социальный мир был бы сметен ры­ночной логикой абсолютно и незамедлительно» 26. Эта си­нергия рынка и государства долгое время характеризовала фордистскую систему. «Социальная защита, — заключает Поланьи, — есть обязательное сопровождение саморегулирующегося рынка» 27.

В той мере, в какой подобное вмешательство компенси­рует разрушительную роль рынка, можно говорить о про­воцировании государством «демаркетизации» обществен­ ной жизни. В то же время государство не может заменить собой общинные формы социальной защиты, разрушенные развитием промышленности, утверждением индивидуа­лизма и экспансией рынка. Возможности государственно­ го вмешательства достаточно ограничены по отношению к прежним формам социальной защиты. В то время как прежние формы солидарности основывались на взаимных обязанностях каждого, государственная социальная защи­та в результате утраты членами общества ответственности превращает равноправных пайщиков в простых присут­ствующих. В то время как прежние формы коллективизма вырастали из системы конкретных взаимоотношений, государственное вмешательство представляется абстрактной, нереальной машиной, от которой все чего­то ждут и кото­рой никто ничего не должен. Замещение прежних непо­средственных форм солидарности безличным, внешним и непрозрачным покровительством отнюдь не представ­ляется удовлетворительным. напротив, такое покрови­тельство является источником кризиса Государства­ Прови­дения, которое по своей природе способно оказывать только социологически неадаптированное, а значит, экономиче­ски неэффективное вмешательство. Как писал Бернар Ан­ Жолрас: «Преодолеть кризис Государства­Провидения — значит изыскать условия для появления солидарной близо­сти, которые являются также условиями реформирования экономических связей, вплоть до восстановления синхро­нии между производством материальных благ и производ­ством социального»28.

«Все унижение современного мира, все его обесцени­вание, — писал Пеги, — происходит из-­за того, что совре­менный мир признал возможным выставить на продажу те ценности, которые античный и христианский миры счита­ли в принципе непродаваемыми»29. Либеральная идеоло­гия несет большую долю ответственности за это унижение из­за того, что она основывалась на нереалистичной антро­пологии и привела к ошибочным выводам. Идея, согласно которой человек свободно и рационально действует на рынке, является утопической, так как экономические дей­ствия никогда не являются автономными, но всегда зави­сят от общественного и культурного контекста. не суще­ствует изначальной или врожденной экономической ра­циональности: она вырабатывается всем общественно­ историческим развитием. Товарный обмен не является универсальной формой ни общественных отношений, ни отно­шений экономических. Рынок — не универсальный, но ло­кальный феномен. Он не реализует оптимальное соотно­шение спроса и предложения, так как учитывает только удовлетворяемый спрос. Общество всегда больше, чем совокупность составляющих его индивидуальных элементов, так же как класс всегда больше, чем элементы, из которых он состоит. Это происходит потому, что именно класс фор­ мирует составляющие его элементы, как это показал Рассел в теории логических типов. наконец, абстрактная концеп­ция обособленного, «деконстектуализированного» ин­дивида, поведение которого базируется на строго рацио­нальных предпочтениях и который выбирает свою принад­лежность на пустом месте, практически не выдерживает критики. Коммунотаристские теоретики или теоретики, близкие к коммунотаристам (Алистер Макинтайр, Майкл Зандель), наоборот, показали необходимость для индиви­дов общины, которая конституирует их горизонт, их эписте­му и нужна как для формирования критического отношения к реальности, так и для выработки собственной идентично­сти и удовлетворения собственных целей. Общее благо и доктрина, определяющая способ жизни этого сообщества, и являются его коллективной идентичностью.

Современный кризис происходит из противоречия меж­ду абстрактным универсальным человеком с сопутствую­ щей ему атомизацией и деперсонализацией социальных связей и реальностью человека конкретного, для которого социальные связи основываются на чувственных связях и отношениях близости с сопутствующими им сплоченно­стью и взаимными обязательствами.

Либеральные авторы верят в возможность общества, полностью соответствующего ценностям индивидуализ­ма и рынка. Это иллюзия. Индивидуализм никогда не был моделью для общественного поведения и никогда не будет ею впредь. Более того, есть основания думать, что индиви­дуализм может проявляться только благодаря тому, что общество все еще в каком­то отношении является холист­ским. «Индивидуализм никогда не может полностью за­менить холизм и целиком господствовать в обществе. Более того, он никогда бы не смог эффективно функционировать, если бы холизм не отдавал ему дань неявным образом», — пишет Луи Дюмон 30. Это и придает идеологии либерализма ее утопическое измерение. Таким образом, в холизме нельзя видеть только следы прошлого, обреченные на уничтоже­ние. Человек остается общественным существом. Холизм еще встанет в полный рост, когда вместо «гармонии есте­ственных интересов» будет признано превосходство общего блага над частными интересами.

Буржуа, многократно осмеянный, разоблаченный, под­вергнутый критике на протяжении веков, кажется, навсе­гда потерял свою актуальность. редки сегодня те, кто при­числяет себя к буржуазии, редки те, кто ее защищает 1 . Как в правых, так и в левых кругах, кажется, договорились о том, чтобы прекратить все спекуляции на темы буржуа­зии. Социолог Беатрис де Вита констатирует: «Уже не суще­ствует модели буржуа, смешиваемого с грязью. После де­сяти лет, когда это слово употреблялось в уничижительном смысле, все как­то успокоились» 2 . Между тем буржуазия в наше время не только весьма далека от того, чтобы быть классом, обреченным на вымирание, как об этом непреду­ смотрительно объявила Аделин Домар 3 , но и более соот­ветствует не социальной прослойке, а ментальности, под­чинившей себе все. Если мы уже не видим буржуа, то это не говорит об его исчезновении. Возможно, он распростра­нился повсюду и не поддается локализации. «Буржуа бук­вально исчез, он уже не живой человек, а мифологический персонаж. Сейчас этот термин можно применить разве что к нескольким динозаврам, глядя на которых невозможно не умереть со смеху» 4 . Однако это слово стало бессодер­жательным именно потому, что содержание, к которому оно отсылает, переполнило собой реальность. Жак Элюль пи­шет: «Задайтесь вопросом: кто такой буржуа? У самых рас­удительных людей это вызовет такое беспокойство, что я не знаю, как с ним можно будет справиться» 5 . Попытаемся, однако, и мы поставить его в очередной раз. А для начала в общих чертах опишем историю образования и восхожде­ния класса буржуазии.