Во Франции буржуазия обязана своим развитием дина­стии Капетингов, заключившей с ней альянс для уничто­жения феодальных порядков. В XI в. происходят масштаб­ные завоевания. В течение последующих двух столетий развивается движение коммун: коммуны (городские общи­ны), являющиеся ассоциациями городских «буржуа»6, вос­принимают феодальные порядки как угрозу своим интере­сам. Буржуа, которые не являются ни нобилями (знатью), ни сервами (зависимыми), а фактически единственными свободными людьми в феодальном обществе7, начинают прибегать к королевскому покровительству, чтобы освобо­диться от власти своих сеньоров. Буржуа «дезавуируют» своих сеньоров, разрывая «письма буржуазии» (т. е. припи­ ски к определенному месту), и умоляют короля принять их под свое покровительство, освободив их от прежних обязательств. Монархия Капетингов, будучи соперницей феодалов, берет этих горожан под крыло, создавая «коро­левскую буржуазию». Начиная с XII в. монархи добивают­ся, чтобы дела горожан рассматривались в королевских трибуналах, а не в судах сеньоров. Они также запрещают своим вассалам увеличивать налоги на горожан. Одно­ временно они распространяют повсюду более однородные законы, основанные на римском праве, а не на традицион­ном праве регионов и племен. В других местах Европы, где «торговая революция» не зашла столь далеко, горожане устраивают бунты против феодалов, ограничивающих их свободы (в Кельне в 1074 г., в Брюгге в 1124 г.).

Если при своем появлении буржуазия опиралась на Государство, то и в ходе ее восхождения то же самое Госу­дарство было для нее хорошим подспорьем. Ведь оно пред­ставляло собой более абстрактную, более безличную власть, чем власть феодала. Благодаря ей буржуа получали торговые и профессиональные послабления, позволявшие им обходить религиозные и политические ограничения. рас­ сматривая юридические установления этих ассоциаций го­рожан, Макс Вебер не побоялся сказать, что с юридической точки зрения они представляли собой «революционную узурпацию». Государство, со своей стороны, рассчитывало прежде всего на финансовую поддержку со стороны бур­жуазии. но, обретая такую поддержку, оно постепенно раз­рушало и феодальные связи, бывшие путами на его ногах. Это движение заметно усиливается в эпоху Столетней вой­ ны (1346–1452). Для того чтобы участвовать в войне, сеньо­ры были вынуждены передавать часть своих полномочий и прав другим людям. Буржуазия получала от этого при­ были. рядом с сеньориальной экономикой возникал новый экономический сектор, эволюционировавший по направ­лению к капитализму. Опираясь на буржуазию, монархия Капетингов организовывала в паре с ней и королевскую власть и рынок, одновременно проводя объединение стра­ны, завершившееся к концу XV в. «Без поддержки, которую буржуазия спонтанно оказывала королевской короне, по­следней было бы очень трудно собрать воедино те земли, которые сегодня составляют Францию», — пишет Пьерлуций8.

Феодальная система начинает рушиться в начале XV сто­ летия. Одновременно появляется артиллерия, что сводит на нет значение укрепленных замков и крепостей. В то вре­мя как старая поместная аристократия начинает беднеть, союз между буржуазией и королевской властью крепнет. Монархи рекрутируют своих советников в среде буржуазии: Жак Кёр становится генеральным казначеем Карла VII. В XVI в. Франциск I по совету финансиста Полета начина­ет продажу должностей. Эти должности, облагаемые на­ логом, вскоре становятся наследственными. Луций пишет: «Продажа должностей закрепила триумф буржуазии, раз­ вязала ей руки в торговле и промышленности. В то время как аристократия, обезглавленная или разоренная во вре­мя войны, забрасывала свои земли и посылала своих детей служить ко двору, буржуазия богатела и становилась под­линной хозяйкой страны»9.

Параллельно Государство изыскивает новые возмож­ности для увеличения финансовых и фискальных доходов, которые бы расширили его могущество. начиная с XIII в. оно ведет «капиталистическую» деятельность, основанную на рационализации экономики. Кольбер, будучи потомком многочисленных поколений торговцев, сказал: «я думаю, что все будут согласны со мной в том, что величие и могу­щество государства измеряется тем количеством денег, кото­ рым оно располагает»10. С этой целью государство развива­ет крупномасштабную коммерцию и расширяет рынок в «де­ феодализированном» пространстве, ставшем гомогенным благодаря унификации законодательства. Внутриобщинные неденежные обмены, основанные на взаимозависимости, становятся неприемлемыми с фискальной точки зрения, их необходимо свести к минимуму. «Государство жизненно заинтересовано в развитии рыночной экономики и сворачи­вании нерыночных обменов, — пишет Пьер Розанвалон. — его политические и налоговые амбиции соединяются, чтобы создать рынок»11. Современный рынок является результа­том не «естественной экспансии» локальных рынков, но «крайне искусственного стимулирования» (Поланьи), по­ рожденного публичной властью. Карл Поланьи пишет: «Экономическая история показывает нам, что националь­ные рынки никогда не появлялись в результате эмансипации от правительственного контроля. напротив, рынок был ре­зультатом осознанного, а часто и насильственного вмеша­тельства Государства, навязывавшего населению новую эко­номику с неэкономическими целями»12. Образование рынка, ставшее возможным благодаря демонтажу феодальной си­ стемы, повлекло за собой и появление новой системы цен­ностей, в рамках которой человек был обречен изыскивать прежде всего свой частный интерес. Внедряя повсюду «про­ мышленную свободу», Государство, таким образом, атакова­ло традиционную общинную солидарность. Отныне оно рас­ пространяет свою власть на субъекты, а не на автономные группы. Оно разрывает связи индивида с его близкими, на­чиная процесс, который позже радикализирует буржуазная революция. Государство­нация строится в то же время, что и рынок, усиливая подъем буржуазии. Дюркгейм говорил: «Этатизм и индивидуализм идут рука об руку».

Многочисленные авторы вскрыли эту тесную связь меж­ ду государством­нацией, индивидуализмом и рынком. Пьер Розанвалон отмечает: «рынок является прежде всего струк­турированием и репрезентацией социального пространства. С этой точки зрения, государство­нация и рынок отсылают к одному и тому же способу социализации индивидов в пространстве. Они немыслимы вне рамок атомизирован­ного общества, в котором индивид является абсолютно са­мостоятельным. Существование государства­нации и рын­ка в социологическом и экономическом смысле невозмож­но в обществе, понимаемом как органическая социальная сущность»13. Именно в этой перспективе становятся понят­ ны действия монархии Капетингов по разрушению со­вместно с буржуазией социальных связей, доставшихся в наследство от феодализма. Государство «не прекращало систематически разрушать все промежуточные формы со­циализации, характерные для феодального мира, которые делали возможной жизнь самодостаточных общин: семей­ные кланы, сельские общины, ремесленные цеха, братства и т. д. Государство воспринимает общество как свою соб­ственную территорию. Оно разрушает все связи для того, чтобы сделать из индивида „сына гражданского общества“ (Гегель). Освобождая индивида от всех прежних форм за­висимости и солидарности, оно развивает атомизацию об­щества. Только в таком атомизированном обществе оно и может существовать»14. Аналогичное наблюдение делает и Жиль Липовецки: «Совместные действия современного государства и рынка и образовали ту пропасть, которая на­ всегда отделила нас от традиционных обществ. Они позво­лили создать общество, в котором индивидуальный чело­ век является конечной целью и существует только для себя самого»15. Таким образом, понятия «буржуазия», «капита­лизм», «модерн» являются эквивалентными. Исследовать происхождение буржуазного класса — значит вскрывать истоки современности16.