Он ухитрился опошлить все, что когда-то их связывало, свести на нет то, чего она добилась в жизни.

Нихат вскочила и, трясясь от ярости, отвесила ему звонкую пощечину.

Рука у нее заболела, дыхание сбилось.

Азиз провел рукой по подбородку, в его глазах заплясали дьявольские искорки.

– Уже лучше?

Нихат сжала кулаки, чтобы избавиться от дрожи.

В глазах Азиза горел огонь, к которому лучше было не приближаться. Но Нихат не могла отступить, не могла разорвать зрительный контакт.

– Ты специально меня спровоцировал.

В его взгляде замелькала жалость и еще что-то неопределенное.

– Ты выглядела так, словно вот-вот свалишься замертво от горя, словно тебе больше не на что надеяться. Нужно было, чтобы я ударил тебя или ты ударила меня.

– Видя меня в таком состоянии, ты легко сможешь представить, что все мы видим, глядя на тебя.

Нихат думала, что Азиз рассмеется, однако на его лице появилось задумчивое выражение.

– Так вот почему ты здесь, Нихат: тебе меня жаль?

– Могу сказать честно, я никогда не испытывала к тебе жалости. Ты делаешь это невозможным.

Он облегченно вздохнул и, взявшись за подлокотник, опустился на кушетку.

– Аяан распорядится, чтобы твой отец позволил тебе увидеться с сестрами. Ему придется выполнить приказ наследного принца. Никто не должен выбирать между семьей и профессией.

Они смотрели друг другу в глаза, и воспоминания оживали. Азиз и прежде говорил ей это. Он дал обещания и сдержал все.

Она… она дала одно обещание. И не смогла его выполнить.

Тряхнув головой, Нихат отогнала воспоминания.

– Отец прав. Я не знаю, где буду через шесть месяцев. Когда будущее неопределенно, лучше держаться от сестер подальше.

– Можешь просто уехать. Я помогу тебе убраться из дворца. Аяан не заставит тебя вернуться.

– Хочешь избавиться от меня, Азиз?

Нихат тут же пожалела о своих словах.

– Я очень хочу, чтобы ты уехала, – ответил он с пугающей честностью, которая всегда была ему свойственна.

Вернуться обратно в Нью-Йорк, где не ограниченная ничем свобода, где каждый ее поступок, значимый или нет, не продиктован кем-то еще, оказаться подальше от мужчины, который смотрит на нее пылающими глазами, притягивающими все сильнее, было очень легко.

Это защитит их обоих от боли воспоминаний.

И она не станет испытывать опустошение оттого, что не может увидеть сестер.

Но преданность, которая в крови у ее отца, присуща и Нихат.

– Я обещала Аяану. Что бы ни случилось, несколько месяцев я буду жить в Дахаре. Хочу возглавить клинику. Здесь я смогу сделать много хорошего.

Азиз потер лоб длинными пальцами.

– Конечно. У тебя есть цели и планы. А если что-нибудь не получится, ты уедешь и продолжишь жить дальше.

– Зачем ты сюда пришел, Азиз?

– Помоги мне убедить Аяана, что здесь, – он похлопал себя по лбу, – все в порядке.

– Чтобы ты покинул дворец и убил себя?

– Мне не нужно уезжать из дворца, чтобы это сделать. – Азиз говорил медленно, словно на него навалилась тяжесть, которую он не в состоянии был сбросить. Он встал с кушетки и зашагал к двери. Вся его фигура выдавала напряжение. Когда он посмотрел на Нихат, боль в его глазах потрясла ее. – Мне ненавистно здесь жить. Я хочу убедить Аяана, что, покинув Дахар, сделаю лучше для себя, для него, для наших родителей. Я должен уехать. Причем нужно обставить это так, чтобы Аяан не чувствовал себя виноватым.

Нихат покачала головой:

– Трудная задача. Я не возьмусь за это, потому что не думаю, что так будет лучше для тебя.

– Ты это сделаешь!

От его высокомерного тона у нее перехватило дыхание.

– С чего бы это?

Азиз прислонился к стене.

– Ты же не хочешь, чтобы я умирал долго и мучительно?

Она потянулась к нему, желая облегчить его боль.

– Азиз, ты не можешь…

Он вскинул руку, запрещая приближаться, и процедил сквозь стиснутые зубы:

– Этот дворец съедает меня живьем. Куда ни посмотрю, вижу урон, который я нанес Аяану, родителям, Дахару. Если я должен жить, то вне его стен.

Когда-то дворец был его неотъемлемой частью, его жизнью, его кровью, его страстью…

По какой-то причине Азиз считал себя ответственным за все, что произошло, и, пока это продолжается, он не сможет здесь дышать. Разбитые мечты и призраки блистательного прошлого заполнили дворец. Это была боль, которую Нихат чувствовала, агония, которую она понимала.

Это означало, что у нее нет выбора. Она должна согласиться.

То, о чем просил Азиз, было предательством, нарушением слова, данного Аяану, нарушением обещания, данного себе. Но, как и всегда, если дело касалось Азиза, все остальное становилось неважным. Даже ее собственное счастье.

– Я помогу тебе, Азиз, – сказала Нихат.

И была вознаграждена озадаченным выражением его лица и кивком.

Нихат следовала за горничной по лабиринту коридоров. Ее сердце билось, казалось, в самом горле. Согласиться с предложением Азиза – одно. Рискнуть пройти в его покои с планом действий – совсем другое.

Горничная указала на двойные двери со сложным резным узором и удалилась. Сжав в дрожащих пальцах айпад, Нихат переступила порог и замерла при виде ошеломляющего великолепия покоев. А она-то считала роскошными свои комнаты.

Она уже была здесь, в ту первую ночь, но, волнуясь перед встречей с Азизом, не обращала внимания на обстановку.

Нихат миновала просторный холл, вошла в гостиную и застыла. Стены из кремового мрамора плавно перетекали в такой же мраморный пол. И там и здесь панели были окантованы золотом. Она знала, что это золото, потому что однажды спросила об этом Амиру.

Бархатные темно-красные портьеры, прошитые золотыми нитями, свисали с карнизов, окна занимали всю стену. По углам, предназначенные для гостей, красовались диваны с позолоченными подлокотниками и кушетки, ножки которых походили на львиные лапы. Персидские ковры разных цветов лежали тут и там. На столе стояли серебряный чайный сервиз и блюда с едой, от которой текли слюнки, – все нетронуто.

У противоположной стены Нихат увидела огромную кровать с замысловато украшенным металлическим изголовьем. Простыни тоже были глубокого красного цвета. Чудь поодаль стоял стул, обтянутый бархатом.

На простынях были беспорядочно разбросаны подушки разного размера. Белая рубашка, немного помятая, висела в изножье.