— Ступай прочь, Гистан, — сказала евнуху Лаодика. Гистан неохотно подчинился.

— Выпьем еще вина, сын мой, и возблагодарим богов, соединивших нас вновь назло нашим врагам. — Царица подставила свой кубок виночерпию.

Подставил и Митридат свою чашу под струю янтарного вина. Это вино — не чета той кислятине, что доводилось ему пить в бедных хижинах пастухов и охотников.

— Я не раз мысленно просил Ахурамазду помочь мне вернуть ся в Синопу, — признался матери Митридат, осушив свою чашу, — но я не предполагал, что Светлый Бог сделает это таким образом. Лаодика отставила недопитый кубок, взглянув на сына с неудовольствием.

— Так ты молился в горах этому дикому богу, позабыв наших эллинских богов?! Стыдись, Митридат! Ты потомок македонских и сирийских царей, не пристало тебе взывать о помощи к божеству варваров.

— Тирибаз говорил мне, что по отцу мой род восходит к знатному персу Отане, сыну Сухры, который вместе с пятью сообщниками в давние времена помог Дарию, сыну Гистаспа, захватить персидский трон, — как бы в оправдание молвил Митридат, опустив глаза. — Поэтому я и молился божествам персов, поскольку понтийские цари — преемники царей персидских. Так рассказывал мне Тирибаз.

— Про моих предков Тирибаз тебе, конечно, не рассказывал, — усмехнулась Лаодика. — А между тем именно мои предки некогда сокрушили царство Ахеменидов, на месте коего возникла обширная держава Селевкидов. Так чьи родоначальники выше и достославнее — мои или твоего отца?

Митридату не хотелось огорчать свою красивую мать, и он сказал, что ее предки выше и достойнее отцовских. Лаодика просияла.

— Я вижу, Тирибаз порядком забил тебе голову своими бреднями, сын мой, — говорила царица, провожая Митридата в его опочивальню. — Придет время, я поведаю тебе о твоем славном деде с моей стороны и об основателе династии Селевкидов, непобедимом Селевке Никаторе (что означает «победитель»). Разве может сравниться с ними какой-то Отана? Даже смешно говорить об этом!

Мать и сын, оба захмелевшие, остановились у дверей в опочивальню.

Лаодика пожелала сыну приятных снов, лаская кокетливым взглядом. Она опиралась на руку Митридата и не торопилась уходить. Запрокинув голову, царица несколько раз провела языком по своим открытым устам, призывая сына к поцелую.

Служанки, сопровождавшие царицу, смущенно опустили глаза.

Лаодика, заметив, что присутствие рабынь делает Митридата несмелым, раздраженно махнула на них рукой: «Уйдите!» Они бесшумно исчезли.

Светильник, стоящий на бронзовой подставке между двух колонн, вдруг замигал, масло в нем зашипело. Узкий коридор в его неярком свете стал более похож на склеп.

Лаодика запустила руку в юношеские кудри, мягко сближая его голову со своей. Ее грудь учащенно вздымалась.

Увидев совсем рядом эти полузакрытые колдовские глаза с трепетными ресницами, алебастрово-белый лоб, алый приоткрытый рот, Митридат потерял самообладание и приник губами к материнским устам. Вино и благовония кружили ему голову, все тело пронизали возбуждающе-волнительные искры. Такого с ним еще не бывало.

Лаодика продлила поцелуй, обвив шею сына руками и не в силах бороться с нахлынувшим на нее плотским вожделением. Привычка ублажать свои капризы сыграла с подвыпившей царицей, истомившейся по мужским ласкам, дурную шутку. Очарованная Митридатом, она в этот миг была способна воспринимать лишь его мужскую сущность, но никак не свое с ним родство.

Внезапно появившийся евнух Гистан властной рукой разнял целующихся. Оттолкнув к стене Лаодику и отворив Митридату дверь в спальню, он с ворчливой язвительностью произнес, словно перед ним были расшалившиеся дети:

— Мне кажется, вы увлеклись. Между тем уже далеко за пол ночь, и вас давно дожидаются мягкие ложа. Митридат с пылающим лицом попятился и скрылся в спальне. Евнух преградил дорогу Лаодике, которая хотела последовать за сыном.

— Одумайся, царица! — прошипел он. — Ты ведешь себя как куртизанка!

— Ты возомнил себя равным мне, скопец? — сверкнула глазами Лаодика и сорвала с головы диадему. — Тогда надень хотя бы вот это, чтобы твой облик соответствовал твоим словам! Или я не вольна поступать как хочу у себя во дворце!

— Всему есть предел, царица, — назидательно промолвил Гистан.

— В том числе моему терпению, — воскликнула Лаодика. — Прочь с дороги! Не тебе влезать в отношения женщины и мужчины, ибо ты сам — ни мужчина, ни женщина.

Царица обеими руками вцепилась в одежду евнуха и отшвырнула его в сторону. Снедавшее ее нетерпеливое желание придало Лаодике сил.

Видя такое помутнение разума царицы, Гистан больше не пытался удерживать ее, лишь процитировал ей вослед строку из «Медеи»: — Какое зло вы сеете, Эроты!..

Повалившись на широкое ложе под кисейным балдахином, Митридат еще какое-то время слышал возню и раздраженные голоса за дверью. Потом он провалился в забытье, как в черную яму.

Ему снился удивительный сон, словно продолжавший бывшее с ним наяву. Он плыл нагим по теплым волнам, и рядом с ним плыла восхитительная белокожая женщина с большими глазами. Ее обнаженное тело было прекрасно, ее уста целовали его точь-в-точь, как это делала мать у входа в спальню.

Незнакомка и внешне очень напоминала царицу. Это пробуждало в юноше противоречивые чувства: он разрывался между стыдом и соблазном. По мере того как обладание этой женщиной доставляло ему неизведанное доселе наслаждение, Митридат старался продлить эти сладостные мгновения, сливаясь воедино с упругой женской плотью.

Иногда он вздрагивал, чувствуя запахи и слыша звуки, приходя в себя после потока непередаваемых ощущений и видя под собой раскрасневшееся женское лицо с разметавшимися волосами, до боли знакомое и родное. Ему делалось страшно от того, что он бесстыдно соединился своим естеством с чревом породившей его женщины. Что он вот уже сколько времени предается кровосмесительной связи!

«Я сплю или нет?» — мысленно спрашивал себя Митридат, не сознавая, что произносит это вслух.

«Ты спишь, мой мальчик, — шептал в ответ материнский голос. — Это всего лишь сон. Не переживай. Только во сне возможно такое!»

Митридат, страшно волнуясь от такого единения с материнским телом, начинал было просить прощения за свою ужасную дерзость, но голос Лаодики ласково успокаивал его: «Не надо слов, сын мой. Не надо слов… Мне приятны всякие проявления твоей любви ко мне, а такие особенно. Продолжай же!.. Продолжай!..»

Повинуясь не столько этим словам, сколько необузданной страсти, заполнившей все его существо, Митридат с новой силой окунался в блаженство, боясь одного, что сон вот-вот закончится. Дивный, восхитительный и такой осязаемый сон!

На рассвете, бесшумно ступая мягкими башмаками, в опочивальню вошел Гистан.

Он остановился возле ложа, на котором среди смятых одеял и простыней в самых недвусмысленных позах лежали мать и сын. Оба крепко спали, обняв друг друга. Белая согнутая в колене нога Лаодики с округлой лодыжкой покоилась на загорелом животе Митридата, а ее голова лежала у него на плече. Сон, видимо, одолел обоих лишь под утро.