«Когда пробьет час, я отрекусь от всего, – подумал Аггу. – От незаслуженного титула, денег и этой нелепой помолвки. Я расскажу правду о падении Малиарака. Тогда Архалук сможет гордиться мной. Но кто мне поверит? Вот если бы разыскать тех двоих прокаженных!..»

Он понимал, что это маловероятно – слишком немного у него было времени. Аггу бессознательно провел рукой по своим волосам, которые когда-то были черными, а теперь стали совершенно седыми, как у старика. Он точно не помнил, когда это произошло – под шлемом не было видно. Но выглядел он впечатляюще: сочетание молодого лица и этой седины всегда привлекало к Аггу внимание, как и безобразный шрам, пересекавший правую сторону лица от виска до верхней губы. Из-за него Аггу не умел улыбаться. Но он и вообще не отличался излишней веселостью…

Попробовать незамеченным покинуть дом Туорга, растворившись в ночи? Нет, будет похоже на простое бегство, а бегать от опасности позорно. Он не привык показывать спину врагу!

И тут началось.

Аггу всегда ждал и опасался того, что время от времени с ним происходило, и все равно это накатывало неожиданно – в ушах возникал тонкий, высокий звон, голова вдруг словно взрывалась изнутри, и казалось, что вот-вот лопнет череп, забрызгав, все вокруг мозгами и кровью. Боль нарастала стремительно, делаясь в пике приступа совершенно непереносимой, и обычно он терял сознание. Такое стало происходить с ним после удара пиктского меча, заодно навсегда изуродовавшего лицо Аггу.

– Нет, – простонал он сквозь стиснутые зубы, сжимая руками пульсирующие виски и оседая на мраморный пол, но кровавая волна запредельного страдания уже накрыла его и унесла в забытье и бред.

* * *

– Ты предлагаешь мне стать гробокопателем? Осквернить могилу Гларии? Соня, да как ты додумалась до такого?!..

– Но ведь ты сомневаешься, – она пожала плечами. – Заверения Таймацу тебя ни в чем не убедили.

– Это дикость! Варварство! Через столько лет!..

– Не хочешь, не проверяй, я же тебя туда силой не тяну, Муонг.

– Небеса содрогнутся от подобного святотатства…

– Ну, за небеса ты меньше переживай, они как-нибудь на месте удержатся. Не обрушились ведь они на тебя, когда ты развлекался с Ликенион.

– Из-за тех «развлечений» вся моя жизнь рухнула. Тебе что, нравится играть роль палача и бить по самому больному?

– Вот, опять начались обиды, – вздохнула Соня, прекрасно знавшая, насколько Эльбер чувствителен к ее вольным или невольным оскорблениям – из-за этого у них вечно вспыхивали ссоры. – Я уже сказала, делай, что хочешь. Я-то просто рассудила, что ты тоже, в некотором смысле, покинул мир вазунгу, когда не смог в нем оставаться, но душу с телом не разлучил. Что, если нечто подобное произошло и с Гларией?

– А если нет?

– Тогда ты будешь знать наверняка. Ты сам сказал, что ощущал ее присутствие, что не чувствуешь ее мертвой. Ведь ты до сих пор ее любишь.

– Я никогда не мог перестать ее любить, Соня! Я бежал от нее, бежал от себя самого, я пытался забыть, и не мог. Когда мы с тобой пришли в Бельверус, я не разыскивал ее, сдерживая свои желания, убеждал себя, что между нами все давно кончено. Но недавно, уже после Асгарда, мне приснилось, будто ночью она приходила и стояла надо мной, глядя мне в лицо, а потом склонилась ко мне и поцеловала, но я был как парализованный, все чувствовал, но был не способен шевельнуться или сказать ей что-нибудь. Словно она приходила сюда, в этот дом…

«Если бы такое было, я бы узнала, услышала, – подумала Соня. – Как же иначе, если я из ночи в ночь делю с тобой постель?»

Она уже готова была высказать это вслух, но осеклась, так и не раскрыв рта. Действительно, если как следует вспомнить, она и сама пару раз ни с того, ни с сего чувствовала себя, точно одурманенная, и утром не сразу приходила в обычное бодрое состояние.

С чего бы вдруг?! Опять штучки Таймацу, как в тот первый раз, когда они с Эльбером впервые здесь появились? Но если так, для чего Осенняя Луна делает с ними подобное? Или у него есть какая-то скрываемая от них, неизвестная им жизнь, о которой островитянин не хочет, чтобы кто-то узнал? Ох, как непрост узкоглазый друг… Загадки множатся день ото дня, громоздясь одна на другую, и опять приходится пребывать в состоянии предельного напряжения, не зная, откуда ждать опасности.

– Но, Соня, я твердо могу сказать, что не пойду раскапывать могилу, – произнес Эльбер. – Нет и нет! До такого я не опущусь.

«Пойдешь, – мысленно усмехнулась она, – куда ты денешься, приятель. Иначе сомнения тебя просто изведут».

Так оно и происходило. Идея, поданная Соней, не давала Эльберу покоя, прорастая в душе его, как брошенное на благодатную почву зерно. Надо выяснить правду, хватит с него этих нелепых игр, недомолвок и бесплодных терзаний. То, что он так и не смог поговорить с Гларией, словно стояло между прошлым и будущим, между Эльбером и его даром иллюмината. Он не мог двигаться вперед до тех пор, пока прежняя жизнь камнем висит на совести. Так удобно было обижаться на несправедливость целого мира, чувствовать себя незаслуженно оскорбленным, но правым, высоко ценя свое поруганное, но не сломленное достоинство. Может, он бы и не решился заявить, что является олицетворением добродетели в этом испорченном мире, но подчас испытывал чувство, близкое к этому.

Он, Эльбер, был гордым, очень гордым человеком, ставившим себя достаточно высоко и не желающим допустить, что в его мытарствах виновна не только судьба и люди, не сумевшие вполне оценить и понять его талант. Ныне же на него обрушилось прозрение. После всего, о чем поведала Араминта, он начал сознавать истинное положение вещей: Глария гнала его от себя, чтобы спасти. Она избрала для этого верный и действенный способ – оскорбление, которого, как она правильно поняла, он не вынесет и не простит, зато не попадет второй раз в руки Ишума, но покинет Бельверус.

А он не дал себе труда задуматься, что стояло за ее жестокими словами, не увидел, как обливалось кровью ее мудрое и верное – до конца – сердце. Заложница его измены, Глария продолжала закрывать его собой. Поистине, Черная Смерть оказалась к ней более милосердна, чем тот, кого любила эта женщина… Если только Черная Смерть и вправду унесла ее туда, откуда не возвращаются.

* * *

У Ликенион; жены Туорга, всегда было больше чем достаточно живых игрушек. Она давно потеряла им счет, причем супруг знал об ее развлечениях, но много зим назад решил махнуть на них рукой. Пусть Ликенион живет, как хочет, лишь бы не выходила за рамки приличий. Один только раз он допустил, чтобы об ее очередном похождении узнал весь Бельверус, но тогда так было нужно, и супруги действовали по взаимному соглашению, а дикий скандал был чистой воды представлением.

Естественно, вскоре все забылось, и жизнь вернулась в обычную колею. Да и тогда свет не осуждал Ликенион. В ее поступке не было ничего из ряда вон выходящего. Гладиатор, почти то же самое, что раб, красивое сильное тело которого она использовала для своего удовольствия – подумаешь, невидаль.