— Ольгу вчера видела. Чуть не плачет. Максим ей изменяет, пьет, попреками извел, — подала голос невестка.

— Я схожу завтра к ней. Поговорю! Не послушалась меня с самого начала. Говорила, нельзя жить с мужиком, раскрывая душу нараспашку. Не доверяй все. Имей свои заначники всегда и во всем. Но ничего! Еще не все потеряно. Я надену хомут на этого жеребца. Он еще не раз взвоет! — ответила Настасья.

— А что, если свекор и впрямь не найдет работу еще с месяц?

— Сыщет! Не найдет, так придумает. Я ему уже белье не стираю. И жрать не даю. Долго ли так протянет? Не захочет из дома уйти, начнет зарабатывать. Иного выхода у него нет.

— Андрей с Нинкой закончили ту квартиру ремонтировать?

— Не знаю. Вроде сегодня или завтра хозяин обещал рассчитаться с ними.

— А сколько обещал заплатить?

— Они у него евроремонт делают. Работа дорогая. Но хозяин, как говорят, человек порядочный.

У Кузьмы от услышанного спина покрылась испариной.

— Мам, а ты свекра любила, когда выходила за него? — спросила Зинка.

— Молодая была, глупая. Во всяких принцев верила. Да только не каждой они достаются. И мать мне сказала: «Принцы хороши для сказок, а для жизни — только дураки. Ими управлять легче. Если умная, поймешь и послушаешься. А коли нет, всю жизнь промаешься со своим принцем и помрешь Золушкой. Лишь с дураками бабы в королевах век живут. Не ищи именитого да родовитого. Выбирай мужика помозолистей. С ним не пропадешь». Она права оказалась. Я не знала горя всю свою жизнь. А любила или нет, сама не знаю. Для семьи, для жизни это значения не имеет. Его было за что уважать. Потому жила с ним. Он был настоящим тяжеловозом. Но не приведись оступиться. Такого не только я, ни одна женщина не потерпит.

— Неужели выгонишь?

— Я думаю, до такого не дойдет…

«Во сука! — подумал Кузьма о жене впервые в жизни. И, оглядевшись по сторонам, почувствовал себя мышью, загнанной в ловушку. — Столько лет потеряно! А ведь я любил ее!»

Вышел из ванной, и, добравшись до своей комнаты, лежал, не включая свет.

На душе было больно.

— Дед, а дед! Ты спишь? — вошел в его комнату Женька. И, приметив Кузьму, подошел, сел на койку. — Дедуль, а ты меня не выдашь?

— Нет. А что случилось?

— Я машины стал мыть вместе с пацанами. Сегодня, гля, сколько заработал, — зашуршал деньгами. — Возьми их себе. Я не хочу отдавать их мамке или бабке. Им сколько ни дай, все мало. А у тебя — ни копейки. Ты уже три дня не евши. И бабка говорит, что и сегодня не даст. Они тебя совсем не любят. И никого… Давай уйдем от них куда-нибудь вдвоем.

— Некуда идти, Женька. Если и уйду, тебе туда рано, — погладил руку внука дрогнувшей ладонью.

— Дедунь! Я не хочу жить с ними!

— Надо немножко подрасти, внучок. Потерпи! Ну самую малость. Мы что-нибудь придумаем, — пообещал тихо.

Когда Женька ушел спать в свою комнату, Кузьма долго обдумывал услышанный разговор жены и невестки.

Было больно и обидно признать, что всю жизнь жил в дураках и никогда не был любимым. Жена не только сама, а и детям внушила, привила к нему отношение как к кошельку, к тягловой силе, которую помнят, пока она тянет.

«Дело не во времени, не в трудностях. Они пройдут. Зима не бывает вечной. Но ведь могла случиться болезнь. И тогда выявилось бы истинное, нынешнее. А разве легче стало? Немощному такое вовсе не перенести. А знать лучше, что Бог вот так испытал, показал нутро родственников, не лишив меня здоровья! Ну, коль так, стану и я иначе жить серед своих. Не без заначек. Больно это. Но та заноза, какая в душе засела, куда больней».

— Эх, бабы! — выдохнул Кузьма, вспомнив, какой большой выбор женщин и девок имел он по молодости. Каждая как цветок… Пока не женился… А стоило б записаться да в дом привести, может, хлеще этой лярвы оказались бы.

Настя была краше всех. Ее Кузьме посоветовала мать. Работящая, серьезная, она понравилась всем. Но привлекла в ней недоступность. Другие долго не могли устоять перед Кузьмой. А потому не засели в сердце. Настя только на третьем году позволила поцеловать себя, да и то лишь в щеку. Не разрешала брать под руку.

Других через месяц обнимал, тискал. Все углы обтер штанами. Легко уступали. Сами на шее висли. Звали на свидания. Настя была гордячкой. Когда он поцеловал ее в губы на четвертом году, влепила пощечину и убежала, обидевшись. Кузьма тоже разозлился. И закрутил любовь с другими. Назло недотроге. На ее глазах каждый вечер с разными гулял. В обнимку и под руку. Настя, живя в одном дворе, все видела. Но ни разу даже вида не подала, что ей досадно. Сама ни с кем не гуляла. Хотя увивались за ней многие, даже друзья Кузьмы. Она всех отвергала.

Кузьма хотел проучить, помучить девку. Но вдруг увидел, как к Насте завернули сваты. И вот тогда он всерьез испугался: а что, коли согласится? За тот час, пока сваты были у девушки, Кузьма пережил слишком много. Об отказе догадался враз — сваты вышли недовольные. Но их приход стал предупреждением ему, и он вздумал срочно помириться с Настей.

Целый месяц ходил по пятам за ней с букетами сирени. Вздыхал, умолял простить его. О любви говорить боялся.

А она ждала именно этого, О том лишь много лет спустя сказала сама. Но тогда держалась неприступнее скалы.

— Настя! Солнышко мое! Клянусь, ничем не обижу больше. Ну прости. Выйди вечером погулять! — уговаривал девку. Та проходила мимо, не слышала его.

Соседская девка, Елизавета, с ума сходила по Кузьме. Сама вызывала на свидания. Но сердце к ней не лежало. Лишь через полгода помирился с Настей. На Новый год.

Слепил перед ее окном снеговика. И написал на снегу громадными буквами: «Настя! Я люблю тебя!» — выдал свою тайну всему двору.

Дрожали на ветру цветы, зажатые в руке снеговика.

«Возьмет она их или нет? — думал Кузьма. — Если возьмет — простила. А нет — ждать нечего. Значит, не нужен ей…»

Она взяла цветы… И на следующий день пришла на свидание…

«Я не первый дурак. Сколько мужиков сгорело из-за того же. Неприступность — не гордость и не невинность. Уловка бабья. И не больше того. Чего она стоила? Ну, потомила. А я уши развесил, болван. Не беда, что баба иль девка отдалась загодя, не терзая. Знать, любила меня, олуха. А я не понимал», — дошло запоздало.

Через полгода сделал ей предложение.

Кузьма и теперь помнил тот день, каждое слово. Он уже подготовил своих. И на свидание к Насте пришел нарядно одетый, тщательно побритый.

Настя, как всегда, немного опоздала. Но не извинилась. Тихо поздоровалась.

— Ты куда-то собрался? Нет? А с чего так оделся, будто на демонстрацию? — усмехнулась хитро. Она все поняла нутром.

— Какая демонстрация? Есть дело поважней, — ответил уклончиво.