Ускользнуть из дома легко – Царёв ворочается и бормочет, но спит крепко, а уставшая Алёнка отключилась прямо так, не раздеваясь. В последний момент передумываю ехать на своей машине и вызываю такси. Пускай карета стоит у подъезда и внушает мысль, что хозяйка на месте.

В соседних многоэтажках не горит ни одно окно, и я удивляюсь, почему вчера этого не заметила. Впрочем, теперь вижу гораздо больше – жильцы там всё-таки есть, но сны их трудно назвать безмятежными. Большинство из них остаётся здесь, потому что переезд кажется неразумным, даже абсурдным, но с каждым новым днём уговаривать себя вставать по утрам, чистить зубы и просто ходить по квартире становится всё труднее. Вопрос времени – тоже уедут.

И знаю другое – причина не в Алёнке, а во мне. Та женщина в паутине уже не просто краткий эпизод, случайность, а сила, вступающая в права. Чувствую её каждой клеткой и боюсь зачерпнуть слишком много, опять раствориться.

Таксист останавливается за углом и тревожно озирается – не может понять, почему душа вдруг ушла в пятки, он же такой джигит. Собирается газануть и уехать, не дождавшись пассажира, но мелькнувшая фигура ночной клиентки заставляет его взять себя в руки. Всего лишь одинокая девушка в приличном районе, какие могут быть сомнения? Всё путём.

Уточняет адрес и срывается с места, стряхивая тягучее наваждение. Через пару кварталов ему уже и море по колено.

– А зачем вам, девушка, ночью в дурку ехать? – начинает игриво, но ловит мой взгляд и застывает на полуслове. Остаток пути напряжённо следит за дорогой, старательно избегая смотреть в зеркало заднего вида.

Выхожу у центральных ворот и слышу, как испуганно визжат шины трогающегося автомобиля.

Дальше вступаю в тень и не иду, а скольжу по мокрым дорожкам, точно привидение какое-то. Здесь клубок людских сновидений другой – спутанный, искусственно приглушённый. Ноги помнят дорогу, и вскоре я останавливаюсь у нужного окна, задрав голову, и терпеливо жду. Свет внутри слабый, но я вижу, как появляется размытый силуэт.

Кукушкина смотрит на меня сверху и машет рукой, показывая – поднимайся.

Мне трудновато сделать это последнее усилие – преодолеть кирпичи, но я просачиваюсь сквозь толстенную стену и стремлюсь наверх. От старого здания веет схваченными наугад историями разочарований, но я лишь отмахиваюсь. В таких заведениях лучше не увлекаться горестными обрывками из прошлого, костей потом не соберёшь, так и останешься размазывать слёзы, застряв в перекрытиях.

Старухины ноги под ночной сорочкой белее, чем простыни, но она всё ещё может передвигаться – тихо кашляет, прикрыв рот рукой, и делает шаг навстречу.

В палате свежо, пахнет лугом и перепрелой листвой. Койка у дальней стены занята дородной девицей с бритой головой, она размеренно дышит, подперев щекой изрядно распластанный по подушке венок из одуванчиков.

– Давно не приходила, – ворчливо цедит старуха, цепляясь взглядом за мои переплетённые пальцы, и я расслабляю кисти. Нужно отдышаться, так что тайком набираю побольше воздуха, чтобы успокоиться и умерить взорвавшийся ритм сердца.

– Новенькая? – тыкаю в сторону любительницы дармовых цветов.

– Нет, по второму кругу здесь. Треплет нервы профессорскому семейству, не желающему смириться с дочерью без способностей и амбиций. Впрочем, надеюсь, на этот раз от бедняжки отстанут. Добрая девочка, только больно дёрганая. Ты зачем пришла-то?

– Посоветоваться надо.

Кукушкина вздыхает и бредёт к своей кровати.

– Ну ясно, тогда нам в столовую, чайку хлебнём, что ли. Сейчас, сейчас… – старуха лезет под матрас и не без труда выуживает ключ с обрывком замусоленной ленты. Отперев дверь, семенит по коридору к прикорнувшей на посту дежурной медсестре и деловито забирает ещё целую связку ключей. – Пошли за мной. Не бойся, она крепко спит.

Холодильник в столовой тоже под замком, но Кукушкина, шамкая губами, успешно справляется с запором и долго роется среди подписанных пакетов с едой.

– Так, вот… Михайловой вкусные шоколадные батончики передавали, будешь? – вопросительно поднимает выцветшую бровь, но я отказываюсь. – Если йогурт, то я знаю, где ложки взять, – трясёт ключами, но я снова отрицательно качаю головой. – Небось потом жор нападёт, а холодильник-то я запру, не буду же так оставлять. Ладно, как хочешь.

Она раскладывает на столе угощение, маленький пакет с кефиром и конфеты, и задумчиво смотрит на раскраски, заполняющие всё пространство над стареньким пианино.

– Вот эту моя соседка сделала, которая с одуванчиками, – показывает раскраску в нелепых розовых тонах. – Девочка переживает, что родилась посмешищем при такой изысканной родне, лауреат на лауреате, но даже не догадывается, что могла бы стать приличной пианисткой, просто её скромный дар приглянулся кое-кому, вот и пришлось ей остаться ни с чем, – старуха отпивает кефир прямо из пакета и довольно жмурится. – Знаю, мне её специально подослали. Проверяют, не буду ли жалеть, а может даже попробую помочь, только я их насквозь вижу. На цепь обратно не хочу, ничего святого у них нет. Волки позорные.

– Кто подослал?

– Известно кто, – Кукушкина со значением поднимает глаза к потолку.

– Понятно, бабушка. А что вы скажете по поводу нашей Варвары, которая сейчас в детдоме засела, с детишками воду мутит. Как думаете, что за птица?

– В детдоме? – она озадаченно кусает батончик и жуёт. – Варвара? Так вроде Зинка там была?

– Зины больше нет, бабушка. Пропала Зина.

– Да? Жалко. При ней порядок был. Толковая тётка. И расписание мне хорошо составляла, чтобы совмещать, и учеников в строгости держала. Одно удовольствие было у неё работать.

– Так что с Варварой, как вам кажется?

– А, вспомнила! – старухино лицо светлеет. – Так она же лечила всех. Добрая девочка.

– У вас все поначалу добрые, – говорю с укоризной, – а теперь-то как?

– Не все! Во второй школе у меня был ученик, мальчик-оборотень. Три мальчика в одном. Умный такой, шустрый, но мелкий пакостник. Подрос и меня же на цепь, представляешь? Я его русскому языку и литературе учила, а он в ментовку пошёл и вот так отплатил. Тут сразу ясно, дурная порода.

– Никак не можете перестать тыкать в мою родословную? Стыдно, между прочим. Непедагогично. Я за Серых не в ответе, он и меня тоже прижал.

– Тебе сколько годков, чтобы о педагогике волноваться?

– Бабушка, давайте о Варваре поговорим, не надо вредничать.

– Да это я так… Вспомнилось, – она приглаживает остатки шевелюры и беззубо улыбается, – а Варвара твоя тёмная птаха. Ты чего с ней не поделила? У вас же дружно было.

– Было да сплыло.

– О как? Ну тогда жалко мне тебя. Ни за грош пропадёшь.

– Что, совсем никак? – протягиваю с огорчением.

– Если только у тебя духолов есть. Есть?