– Пойдем, правда…

– Да ну, в Текстили тащиться, – капризно заныла девица.

– Пойдем. – Ее под руки подняли со ступеньки.

– Я же по-человечески спрашиваю, – сдерживаясь, сказал Николаев.

Но команда уже поднялась и, обходя его как нечто неодушевленное, столб или урну, направилась к метро…

Николаев вывернул на проспект, тоскливо глянул на уходящие в перспективу людные тротуары, залитые густым желтым светом фонарей. И вдруг увидел Валерку, не увидел даже, а угадал ее в темной фигурке с краю компании металлистов, подваливающей к подземному переходу.

Николаев затормозил, бросился было навстречу, но тут же остановился. Валерка подняла голову, тоже встала, рванулась было бежать, но, заметив, что отец не двигается с места, замерла вполоборота, напряженно следя за ним. Компания, оживленно переговариваясь, спустилась в переход.

Николаев сделал шаг вперед, дочь отступила, сохраняя дистанцию.

– Чего надо? – враждебно спросила она.

– Да не бойся, я поговорить только. – Николаев снова шагнул к ней, Валерка отскочила и зашла с другой стороны перехода. – Правда, поговорить…

– Я и отсюда слышу.

Их разделял глубокий тусклый провал перехода.

– Это… Ты возвращайся сегодня, хватит… – сказал Николаев. – Из школы уже звонили… Собрание завтра…

– Ха! Что я, дура? – ухмыльнулась Валерка. – Я после собрания приду.

– Да не бойся, я мать не пущу. Сам пойду… Правда, возвращайся, хватит уже… Когда хочешь, хоть в двенадцать. Ничего не будет, я обещаю…

– Ты чего застряла? – крикнул снизу кто-то из компании.

– Сейчас догоню!.. Ладно, посмотрим, – ворчливо ответила Валерка.

Николаев кивнул и пошел к машине.

Собрание было общим – родителей и учеников. Как-то само собой получилось, что расселись стенка на стенку: родители слева, ученики справа, у окна. За учительским столом сидел директор школы, подтянутый парень лет сорока, и совсем юная классная.

За последние пять лет Николаев впервые был на собрании. Он искоса разглядывал родителей: почти все были старше его, солидные люди в выходных костюмах, они спокойно, внимательно слушали директора.

– Я в школе семнадцать лет, – говорил директор, – но такого, извините, не припомню. Просто театр военных действий. А я, как начальник штаба, каждый день получаю сводки: срыв урока, бойкот учителя, демонстрация последних мод сезона… Мы вынуждены были сменить классного руководителя. Нина Сергеевна, – он кивнул на классную, – в школе первый год, сразу после института, почти ровесница, то же поколение. Нет, оказывается, молодой классный руководитель их тоже не устраивает. Им вообще никого не надо…

Нина Сергеевна заметно нервничала, беспомощно поглядывала то на учеников, то на директора.

– И конечно, не могу обойти вниманием, не представить зачинщика всех беспорядков, так сказать, лидера оппозиции, – директор иронически-торжественно протянул руку. – Валерия Николаева, Советский Союз!

Киселев исполнил на губах туш, Пухлый поднял Валеркину руку. Она с достоинством раскланялась на три стороны.

– Кстати, есть родители?

– Я, – Николаев обреченно поднялся за столом.

– Садитесь, – усмехнулся директор. – Раньше супруга ваша ходила?

– Вот… Теперь я…

– Вам, наверное, небезынтересно будет узнать…

– Алексей Николаевич, – подсказала классная, заглянув в журнал.

– …Алексей Николаевич, что ваша дочь с начала полугодия пропустила без уважительных причин четырнадцать…

– Шестнадцать, – подсказала классная.

– …уже шестнадцать учебных дней! Вы в курсе?

Николаев, красный как рак, кивнул было, глядя в стол, потом отрицательно помотал головой.

– В Соединенных Штатах родители прогульщиков платят крупные штрафы. А недавно мужа и жену посадили в тюрьму за прогулы дочери. Неплохо бы перенять опыт, как вы думаете?

Николаев ерзал на стуле, ощущая на себе взгляды родителей. Неловко вытер пот со лба, глянул на дочь – Валерка, свободно откинувшись на спинку, невозмутимо, даже с интересом слушала директора.

– Но когда ее нет, по крайней мере в классе спокойно. А во время своих нечастых визитов она беспрерывно провоцирует конфликты. А учителя, между прочим, не роботы. И когда их методично, день за днем, доводят – они срываются. Поведение вашей дочери не просто вызывающее – хамское! Никаких авторитетов, никаких возрастных барьеров! Учительницу истории она недавно назвала старой дурой.

– А ее трогает мой хаер? – надменно спросила Валерка.

– Хаер – перевожу для непосвященных – это прическа, – объяснил директор родителям. – Твой хаер никого не трогает! Просто есть элементарные нормы человеческого общения! Если ты оскорбишь кого-то на улице, человек может вызвать милицию. Только учителя у нас беззащитны…

– А товарищ Николаев сам в милиции работает, – сказала классная.

Николаев даже зажмурился от кромешного стыда.

– Вот как? Так что давайте вместе решать, как нам жить дальше. Как нам всем… мирно сосуществовать, не прибегая к крайним административным мерам, – закончил директор.

– Хватит нас пугать, – сказал Кирилл. – Мы давно предлагали собраться и все решить.

– Ты встань.

– Я встану. – Кирилл нехотя, вальяжно поднялся.

Мужчина с красными усталыми глазами, сидящий рядом с Николаевым, тревожно глянул на сына.

– Дело не в волосах, – продолжал Кирилл. – Не надо нас упрощать. И не надо пугать следствия с причинами. Дело в том, что нас многое в школе не устраивает…

– Например?

– Например, некоторые учителя…

– И что ты предлагаешь?

– Я попросил бы не перебивать меня, – раздельно сказал Кирилл. – Я сам скажу все, что найду нужным. Мы предлагаем ввести в старших классах полноправное самоуправление учебным процессом.

– Какое самоуправление? – вскочила вдруг классная. – Вы безжалостные! Безжалостные! Как вы можете управлять?

– Это эмоции, – поморщился Кирилл. – Некоторые учителя начали преподавать еще в период культа личности, благополучно работали во времена Хрущева и Брежнева. Вы считаете, эти люди способны проводить перестройку в школе?

– Рабочие директоров выбирают, – крикнул Киселев, – а мы нормальных учителей выбрать не можем?

Родители зашумели.

– Может, и родителей будете выбирать? – ехидно спросил отец Киселева.

– А неплохо бы, – буркнул тот.

Николаев оглянулся на мрачного Киселева-старшего и почувствовал некоторое облегчение – он был не одинок в родительском лагере.