Однако время шло, расстояние увеличивалось, и память о сестре блекла. Иногда я просыпалась среди ночи, вся в поту и в твердой уверенности — с Лани произошла беда. Остаток ночи ждала у телефона — сейчас позвонят с ужасной новостью; затем наступало утро, и жизнь возвращалась в нормальное русло.

После странного телефонного звонка в три часа ночи и последующих новостей о подкасте размытая фигура сестры вновь замаячила на краю моего сознания. Лани умела выбирать время, точно и безжалостно, и даже возвращение любимого человека не помогало выгнать ее из головы. Я вновь ощущала рядом худое долговязое тело Калеба, пыталась уснуть, однако даже с закрытыми глазами видела лицо сестры, в самом ужасном воплощении (размазанная подводка для глаз, пустой взгляд, кровоточащий нос).

Сон не шел, как бы отчаянно я о нем ни мечтала. Я тихонько поднялась, согрела в микроволновке чай, прихватила печенье, свернулась калачиком на диване и включила «Секретные материалы» на канале «Нетфликс». Просмотр фильмов о пришельцах и рыскающих по канализации червяках ростом с человека был высшей степенью бегства от реальности и безотказно успокаивал мои нервы. Однако сегодня я замирала каждые двадцать минут, отчетливо слыша звонок молчащего телефона. С годами моя связь с сестрой ослабла — сначала из-за наркотиков, потом из-за расстояния, — но тело настаивало, что Лани меня зовет. Я так и не решила, отвечать ли на ее зов.

Солнце уже освещало бруклинские высотки, а мне так и не позвонили с известием о том, что Лани умерла, покалечилась сама или покалечила кого-то. Значит, я ошиблась. Нет у нас никакой связи; может, и не было никогда.

— Доброе утро, любимая, — пробормотал Калеб. Он неслышно выплыл из спальни, потер сонное лицо, пригладил непослушные каштановые кудри. — Давно не спишь?

— Давно, — призналась я и вручила ему приготовленный для себя тост с маслом.

Сунула в тостер новый кусочек хлеба.

Калеб быстро проглотил угощение и ухмыльнулся.

— Как же мне не хватало твоей стряпни, дорогая.

— Прекрати! — Я шутливо ткнула его в живот. — Можно подумать, ты в Конго деликатесами питался. Знаю я вас, гуманитарных работников. Все меню — каша-размазня, пиво да печенье в глазури.

Калеб перехватил мою руку, притянул к себе. Я облизнула губы и сунула пальцы за резинку его пижамных штанов. Раньше они сидели на нем плотнее. Едва подушечки пальцев ощутили жар кожи Калеба, внутри меня что-то разжалось. Все будет хорошо. Подкаст утратил значение; прошлое и ложь, которую я нагородила, больше не важны. Значение имели лишь наши сердца, наши тела.

Калеб опустил голову, коснулся губами моих губ. Ну и пусть он уже больше суток не чистил зубы, ерунда. Калеб дома, и в мире опять спокойно и тепло.

В спальне затрещал мой мобильный, резкий звук пробил окруживший нас уютный кокон. Внутри все оборвалось. «Лани».

— Ну его, — шепнул Калеб и снова привлек меня к себе.

Однако нарастающий ужас гнал к телефону, сердце готово было выпрыгнуть наружу, и, торопливо хватая трубку, я едва не поперхнулась.

— Джози, милая, держись. — От непривычно мягкого голоса Эллен мое тело словно пронзило множество игл.

— Что? — спросила я.

Не слово — слабый выдох.

— Тяжело такое сообщать. Она умерла. Прими мои соболезнования.

Я поднесла руку к груди, пальцы впились в кожу. Там, внутри, по-прежнему бился пульс сестры, я не ощущала ее мертвой.

— Ты уверена?

— Да, моя золотая, уверена. Я не видела… ее лично, если ты об этом. Но маме сегодня утром позвонил кто-то из «Общины жизненной силы».

Я молчала, слова Эллен медленно доходили до сознания. Звонок из «Жизненной силы». Лани не умерла.

Умерла мать.

— А. Понятно.

Собственный ровный голос вызвал удивление. Я представляла этот момент бессчетное число раз — и всегда ждала от себя слез, криков, безутешных сожалений об утраченных возможностях. Ждала опустошенности, отчаяния… а теперь не ощущала ничего.

Эллен отрывисто вздохнула.

— Да.

Я кивнула — она не могла этого видеть. Закрыла дверь спальни и спросила:

— Как это произошло?

— Она… Ох, милая, она повесилась.

Я вздрогнула, представила болтающееся в воздухе худое мамино тело, вывернутую под неестественным углом шею. К горлу подступил ком, я сглотнула его со странным удовлетворением. Может, не такая уж я и ледышка.

— Куда послать цветы? В похоронное бюро или к твоей маме?

— Выбрось цветы и доставь к маме себя!

— Эллен, я не приеду домой.

— Джози, ты должна. Ты ее дочь.

— Дочь, которую она бросила больше десяти лет назад! Ничего я не должна.

— Все равно она твоя мать.

— Она умерла. И не важно, приеду я или нет. Она будет мертва в любом случае — где бы я ни находилась.

— Притворюсь, что я этого не слышала. Ты прекрасно знаешь: похороны устраивают не ради умерших, их устраивают ради тех, кто остается жить. Ты нужна нам здесь. Нужна моей маме. Ей и так нелегко из-за подкаста — хотя ты ни разу не позвонила и не спросила, как она это переживает, — а станет еще хуже. Эта дрянь Парнелл будет ломиться в мамин дом, так что приезжай и помоги прогнать ее!

— Эллен, ты же знаешь, я сказала Калебу, что мои родители умерли. — Я понизила голос и покосилась на дверь спальни.

— Ты и правда думаешь, что тебе удастся сохранить этот секрет? Даже теперь? Особенно теперь? — Эллен помолчала в ожидании ответа и хмыкнула. — Замечательно. Скажи Калебу, что умерла моя мать. Проблема решена. Приезжай домой.

— Не могу. Прости.

— Черт возьми, Джози…

— Прости, — повторила я и отключилась.

Кузина привыкла оставлять последнее слово за собой, и я приготовилась отклонить звонок, который не заставил себя ждать. Телефон вновь ожил, я опять нажала красную кнопку. После третьей попытки отключила мобильный. Пусть Эллен трезвонит сколько угодно — в Элм-Парк я не вернусь.

В спальню заглянул Калеб, дожевывая мой наполовину съеденный тост:

— Джо? Ты как тут?

Я собралась было ответить «нормально», но вместо этого сдавленно всхлипнула. Калеб меня обнял, ласково погладил по спине, спросил, что произошло.

— Тетя А. умерла. Нужно ехать домой.

Слова вылетели сами, но, услышав их, я поняла: Эллен права, нужно ехать. В память о матери, а главное — ради тети. Она ведь заботилась обо мне, была нам с сестрой настоящей опорой, и я обязана поддержать тетю в трудную минуту.

— О, нет… — пробормотал Калеб, обнимая меня еще крепче.

Я прильнула к его худой груди и зажмурилась, подавляя рыдания. Меня затопили воспоминания — очень давние, счастливые: молодая, красивая мама заплетает мои густые черные локоны, так похожие на ее собственные; она наклоняется поцеловать меня перед сном, от нее пахнет ромашковым чаем, длинные волосы щекочут мне лицо; мама в фартуке с оборками на плечах готовит печенье и мажет нам с Лани носы ванильной эссенцией.