Я вернулась к статье и стала листать комментарии. Зря. Осмелевшие от собственной анонимности комментаторы писали такие гадости о моих матери и сестре, какие мне даже в голову не приходили, — а ведь я злилась на них нещадно и по праву.

Я переключила мобильный в авиарежим и подумала: хорошо, что Калеб не посвящен в эту неразбериху. Он бы не понял моих семейных сложностей. Да и как ему понять? Разительное отличие наших семейств стало очевидно с первой же поездки к нему домой, в Новую Зеландию, на Южный остров, где мы праздновали Рождество. Родные Калеба оказались замечательными людьми, причем все: мама — педиатр, отец — плотник, оба преданы своей работе. У старшей сестры Калеба, Молли — холеной женщины и умнейшего адвоката, — была своя семья: добродушный приветливый муж и двое очаровательных розовощеких детей.

Перед знакомством с родными Калеба я нервничала, тем более оно пришлось на религиозный праздник. Я давно отреклась от организованной религии; убийство отца и уход матери в секту убедили меня, что никакого высшего замысла не существует, а милостивого Бога — и подавно. Перлманы же, наоборот, относились к рождению Иисуса Христа серьезно. Я с удивлением наблюдала, как Калеб, который на моей памяти ни разу не посещал церковь и часто ругал христианских священников в Африке, во время католической мессы выполнял все положенные ритуалы — встать-сесть-преклонить колени — и без запинки произносил молитвы. Я боялась, что ему будет стыдно за мое неверие, однако ни Калеба, ни его семью мой вялый атеизм, похоже, не волновал.

Лишь вечером, после того, как открыли третью бутылку вина и Молли четыре раза обыграла всех в рамми, я начала расслабляться — и тут же ощутила горькую печаль. У меня никогда не будет взрослых отношений с родителями. Отца отняли, когда я была еще подростком; мать нас бросила и четко дала понять, что лучше ее не разыскивать. Остаток праздника любые действия миссис Перлман, которые хоть чем-то напоминали мне о матери — выпечка печенья, декламирование стиха, определенный смех, — вызывали в моей душе смятение.

По пути домой, в Окленд, я едва не призналась. Я была в шаге от того, чтобы выложить Калебу все: о страшной гибели отца и мучительном угасании матери, даже о той боли, которую причинила мне Лани. Однако я вспомнила теплые объятия Калеба с родными, их неподдельную любовь друг к другу — и закрыла рот на замок. Он не поймет.

* * *

Наконец нас пустили в самолет. Мое место оказалось между мужчиной, который уже оккупировал общий подлокотник, и жизнерадостной молодой женщиной со слюнявой малышкой на руках. Я втиснулась в кресло и немедленно вступила в битву за свою долю подлокотника; мужчина с ворчанием уступил. Я застегнула ремень, а женщина протянула мне карточку с прикрепленным к ней миниатюрным мешочком из органзы, наполненным желейными драже.

«Здравствуйте! — поприветствовала карточка пухлыми розовыми буквами. — Меня зовут Рози, и я первый раз в самолете! Я жду полета с восторгом, но мне может стать страшно или некомфортно, и я могу заплакать. Я не хочу испортить вам полет! Надеюсь, вы любите такие драже!»

— Спасибо, — пробормотала я, изобразив на усталом, измученном лице некое подобие улыбки. — Желейные конфетки. Супер.

— Если вам не нравится этот вкус, у меня есть другие. — Женщина открыла сумочку и продемонстрировала целую коллекцию одинаковых карточек.

— Нравится, спасибо.

— Она летит первый раз, — продолжала соседка. — Мы направляемся в Калифорнию. Я специально взяла пересадку в Чикаго. Думаете, не стоило?

— Не знаю.

Неужели она проговорит весь полет? Я дико устала, эмоционально и физически, и мечтала об одном — провести следующие два часа с закрытыми глазами.

— Никак не могла определиться, что для Рози лучше — один долгий прямой перелет или два не очень долгих с пересадкой. Надеюсь, я решила правильно! — Женщина лучезарно улыбнулась. — Мы летим в Сан-Франциско к моей сестре. Бывали там?

Сан-Франциско.

Сон внезапно как рукой сняло, спина заболела, когда я ответила: «Да».

— И как вам? Сестра давно уговаривает нас переехать, а я все твержу — тут хорошо, но это не Нью-Йорк.

— Не Нью-Йорк, — согласилась я, вспоминая свое короткое пребывание в Сан-Франциско.

— А где?..

— У меня умерла мать, — оборвала я.

— Ох. — Женщина прижала малышку Рози к груди, словно я была заразной. — Простите.

— Нет-нет. — Я покраснела от жуткого стыда. — Это вы простите. Я от усталости ничего не соображаю.

Она сухо кивнула и затеяла беседу с пассажиром через проход. Мое беспокойство усилилось, и я попросила у бортпроводника три миниатюрных бутылочки водки. Он сообщил, причем не очень любезно, что за раз можно купить только две. Я осушила их с неимоверной скоростью и заказала третью, не на шутку обеспокоив маму Рози.

Я закрыла глаза и стала ждать, пока спиртное подействует. «Сан-Франциско», — выстукивало сердце. Мы с Калебом провели вместе на Занзибаре три блаженные недели, а потом контракт у него закончился, и он улетел домой, в Новую Зеландию. Его отъезд вызвал у меня нечто вроде экзистенциального кризиса. С Калебом я почувствовала себя другим человеком и теперь вдруг разочаровалась в бесцельных скитаниях, составлявших мою жизнь. Когда разношерстная компания европейских хиппи, моих попутчиков, собралась в рискованную вылазку к озеру Ньяса, я не пошла.

Я не хотела путешествовать и не хотела домой. Увязнув в сомнениях, я праздно шаталась по темным переулкам. Однажды увидела на «Фейсбуке», что Лилли — приветливая девушка и моя соотечественница, знакомая по хостелу в Чиангмае, с которой мы месяц путешествовали вместе по Таиланду, — теперь живет в Сан-Франциско. Я сразу поняла, что делать. Отправила Лилли сообщение и, не дожидаясь ответа, купила на последние деньги билет в Калифорнию.

Когда я прилетела в Сан-Франциско, меня мутило от волнения. Земли «Общины жизненной силы» находились где-то в Северной Калифорнии; я уже несколько лет не была так близко к матери. И все же не представляла, как ее найти. На улицах я оглядывалась на каждую темноволосую женщину, хотя ничто не указывало на мамино присутствие в городе. Я проводила бессонные ночи на диване Лилли, искала в Интернете сведения о матери или о поглотившем ее культе.

И вот однажды в кофейне, где мне дали временную работу, я увидела парня, моего ровесника, читавшего тонкую книжицу под названием «Темная сторона солнца: подлинная история «Общины жизненной силы»».

— Это что? — спросила я; голос прозвучал глухо.

Парень пожал плечами.

— Брошюра про какую-то секту, о которой я никогда не слышал. Лежала на стеллаже «Все по двадцать пять центов» в магазине подержанных книг в соседнем квартале. Ну, я и купил из любопытства.

— Продай за пять долларов. — Пульс у меня участился.

До конца смены книжица прожигала дыру в моем заднем кармане. Мне не терпелось прийти к Лилли и сесть за чтение. Поиски в Интернете выявили лишь страницы, посвященные вендетте, пропаганде и безумию; печатное издание обещало что-то более весомое. Я прочла книжицу от корки до корки, в один присест. Ничего нового об «Общине жизненной силы» не почерпнула (основательница — бывшая звезда Ретта Куинн, поселение расположено где-то в Северной Калифорнии, члены общины исповедуют свободную любовь и кормятся с земли), однако материал был подан в такой уверенной манере, что я впервые ощутила проблеск надежды.