— Моя хорошая… Такое горе… Я знаю, тетя была тебе как мама.

При упоминании моей же собственной лжи я окаменела. Ни о чем не подозревающий Калеб продолжал нашептывать слова сожаления. Я не заслуживала утешений этого замечательного мужчины, ведь я лгала ему о своей беде — и нынешней, и прошлой (да не одной), определившей мою жизнь.

Я выдернула из-под кровати чемодан и распахнула стенной шкаф. Отвергая попытки Калеба помочь, я хватала все подряд черные вещи и беспорядочно швыряла в чемодан. Не важно, во что я буду одета. Я еду домой не на смотрины. Надеюсь, я даже не увижу никого, особенно…

Я вздрогнула. Живет ли она по-прежнему в Элм-Парке? А он? Эллен, та еще сплетница, наверняка знала и предусмотрительно не упоминала их имен. Я предельно ясно дала понять, что хочу вычеркнуть из своей жизни обоих.

— Да, спасибо, — долетел из коридора голос Калеба. — Я хочу заказать перелет из аэропорта Кеннеди в аэропорт О’Хара, Чикаго… Сегодня, если можно. Да, я знаю про покупку онлайн, мне нужна скидка в связи с похоронами.

Именно заботливость и привлекла меня в Калебе. Мы познакомились на Занзибаре, где Калеб работал со школьниками из социально незащищенных семей. Я слонялась по идиллическому острову и игнорировала не только чувства местных мусульман — пила слишком много, надевала на себя слишком мало, — но и тех самых детей, которым Калеб старался помочь. Наши пути пересеклись на ночном базаре, где его ученица подошла ко мне попрактиковаться в английском. Терпение и доброта Калеба пленили меня сразу; что нашел во мне он, я не поняла до сих пор.

Я выглянула в небольшой коридор. Калеб стоял в одних пижамных штанах, прижимал телефон к плечу щетинистым подбородком и держал в правой руке карандаш, а в левой перевернутый на обратную сторону список покупок. Кивал и быстро записывал, хотя еще наполовину спал и не мог толком открыть глаз. Сейчас я отдала бы все на свете, лишь бы еще пожить этой уютной, счастливой жизнью, которую мы для себя создали. Еще несколько дней… Пить кофе, сидя на диване рядом с Калебом, по очереди разгадывать кроссворды в «Нью-Йорк таймс»; бегать наперегонки по Проспект-парку, уворачиваясь от детских колясок и собак; вместе готовить карри на тесной кухоньке, задевать друг друга локтями, нарезая лук или отмеряя специи… Мелочи, которые придают жизни ценность.

— Да, два билета. Первый пассажир — Джо Борден. Б-о-р-д-е-н. Второй — Калеб Перлман. П-е-р-л-м-а-н.

— Нет! — воскликнула я. — Один билет! Только я. Одна.

Калеб вежливо сообщил сотруднице авиакомпании, что он перезвонит чуть позже, и озадаченно посмотрел на меня.

— То есть? Ты не хочешь, чтобы я поехал с тобой на похороны?

Конечно, я хотела взять его с собой. Не просто хотела — я нуждалась в нем. В моем окружении было очень мало людей, на которых я могла положиться, и Калеб, несомненно, являлся самым надежным. Благодаря ему я оставалась спокойной и уравновешенной. Если уж кто и защитит меня от моей сумасшедшей семьи, то это Калеб.

Однако в семье-то и крылась проблема. Я до сих пор помнила душную безлунную ночь и нас с Калебом верхом на каменной стене, подпирающей откос. Мы любовались Индийским океаном, курили и болтали до рассвета. Происходящее удивительно напоминало кино, и, когда Калеб спросил о моей семье, я не просто выдала отрепетированную ложь насчет умерших родителей, но и приукрасила ее историей об автокатастрофе, позаимствовав у погибших маминых родителей подробности в виде проселочной дороги и пьяного водителя. Калеб, как и положено, пожалел о своем вопросе, я мужественно кивнула и сообщила полуправду — вырастила меня тетя. Я-то думала прожить с этой ложью от силы дней семь, однако не могла выпутаться из нее уже пять лет.

— Калеб, милый, я хочу поехать вместе с тобой. Очень. — На слове «очень» мой голос задрожал. Я мечтала донести до него, как сильно он мне нужен. — Но тащить тебя в Иллинойс — преступление. Ты только вернулся. Тебе нужно отдохнуть, да и в офисе наверняка ждет море работы.

— Это все неважно. Важна лишь ты. Я хочу о тебе позаботиться.

— Я сама могу о себе позаботиться.

Калеб вздохнул, лицо смягчилось.

— Знаю, солнышко. И очень тебя за это люблю.

Истерзанной душе стало легче. Иногда я боялась, что у моего парня комплекс спасителя и что Калеб ошибочно принимает желание меня спасти за любовь. Услышать, как он ценит одно из главных моих достоинств, было приятно, и мне захотелось закрепить успех.

— Правда?

— Правда. — Калеб с улыбкой пригладил мои взъерошенные волосы. — Ты очень способная, Джо. Ты несколько лет путешествовала по миру в одиночку! Я знаю многих путешественников, но никто из них так бы не сумел. Люди обычно перегорают или не могут раздобыть денег, а ты колесила по разным странам целых пять лет. Подобная независимость меня восхищает.

— Спасибо. — Я справилась со вновь подступившими слезами. — Правда, Калеб, с этой ситуацией я разберусь сама.

Он почесал подбородок карандашным ластиком.

— Давай так: сегодня ты летишь в Иллинойс одна и определяешься на месте. Я приеду, как только понадоблюсь. Ты свистнешь — и я примчусь. Хорошо?

Я кивнула, якобы согласившись. Нет уж, я вернусь на Восточное побережье еще до того, как Калеб успеет подойти к самолету. Я поцеловала его, и меня пробрала дрожь при мысли, что наши губы, возможно, соприкасаются в последний раз. Обхватив его лицо ладонями, я заглянула в ласковые серые глаза. Поймет ли он когда-нибудь? Если я выложу все начистоту, то не разрушу ли наши отношения? Правда уже готова была вырваться наружу, но не успела я открыть рот и произнести слова, как вновь ее проглотила.

Через два часа я позвонила Эллен из аэропорта Кеннеди, от выхода C 35. На коленях у меня высилась стопка журналов со светскими обозрениями, в руках я держала стакан крепкого кофе из «Старбакса».

— Скажи, что ты приедешь домой, — услышала я вместо приветствия.

— Посадка в самолет через двадцать минут.

— Слава богу. У меня на второй линии мама, она плачет уже тридцать минут. Мне нужно подкрепление. Когда ты прилетаешь?

— В четырнадцать с чем-то. Встретишь? Или мне взять напрокат машину?