Офицеры окружили Сюзанну, и в несколько минут Пруссия была изрублена в капусту, а остальная Германия перекроена по французским лекалам.

Столкнувшись с победным энтузиазмом господ офицеров, местные буржуа сразу притихли. Впечатление было такое, что обыватели по-прежнему осознают свои права и возможности, но при этом сохраняют осторожность и осмотрительность, давно ставшие привычными для местных жителей. И только наш нотариус или, точнее говоря, нотариус Сюзанны, который прославился историей с ботинками, восстал против попыток военных подмять под себя все общество.

— Довольно, господа, — сказал он, — вы пока еще не в Берлине и, полагаю, никогда там не будете.

— Что вы хотите сказать?

— О, я нисколько не ставлю под сомнения вашу отвагу и ваши возможности. Французская армия — лучшая армия в мире, все это знают. Но я сомневаюсь, что война действительно начнется.

— Но война объявлена!

— Пока не объявлена. Еще остается время, чтобы урегулировать все проблемы. Тем более всем и так ясно, что наша винтовка Шаспо[21] значительно превосходит прусскую игольчатую винтовку. Почему вы считаете, что война неизбежна?

— Вам, нотариус, похоже, очень хочется, чтобы окупились денежки, потраченные вами на лицензию.

— Именно так. Я приобрел лицензию как раз после последнего референдума, и, между прочим, отдал за нее триста тысяч франков, потому что поверил, что впереди меня ожидают годы мира и спокойствия. Именно это обещал мне депутат, уговаривавший, чтобы я проголосовал за продление его мандата, и, если он не сдержит своего слова, значит, он попросту украл у меня триста тысяч франков.

— Но сейчас речь идет не об интересах вашей конторы, а о чести Франции.

— Правильнее будет сказать — о чести моего депутата, а не о чести Франции, которая желает мира. Вы ведь не можете не признать, господа, что я знаю свою страну лучше, чем вы. Я знаю, о чем думают буржуа и крестьяне, богачи и бедняки: войны не хочет никто.

По всему было видно, что слова, сказанные нотариусом, вызывают жалость и презрение. Военные уже собрались ответить ему, как полагается, но тут вмешалась Сюзанна и как всегда ловко перевела разговор в другое русло.

— Нотариус, — сказала она с милой улыбкой, — наш чудесный нотариус!

— Слушаю вас, мадемуазель!

— Неужели вы полагаете, что господин Эмиль Оливье глупец?

— Я так не говорил.

— А может быть, вы думаете, что господин Грамон[22] сошел с ума?

— Вовсе нет.

— Возможно, вы полагаете, что маршал Лебеф[23] похож на Матамора, а император — на Жеронта[24]? Ведь так, да? Ну что ж, раз эти люди, которых вы назвали депутатами, потребовали от Пруссии, чтобы она взяла на себя некие обязательства, и это стало поводом к войне, то значит, война была неизбежна. Сами же депутаты наверняка полагают, что война упрочит славу Франции и пойдет ей на пользу. Если обе эти цели не будут достигнуты, тогда, клянусь, я вместе с вами во весь голос заявлю, что господин Оливье глупец, господин Грамон сумасшедший, маршал Лебеф — вылитый Матамор, а император — не кто иной, как Жеронт. Но пока этого не произошло, позвольте уж мне считать, что они знают, что и когда надо делать.

Тут в спор вмешалась госпожа Борденав:

— Лично я, — сказала она, — во всей этой истории жалею лишь о том, что объявление войны пришлось на пятницу. Когда чтото затеваешь в пятницу, следует опасаться всех последующих пятниц. Во все эти дни обязательно будет происходить чтонибудь либо хорошее, либо плохое.

В любой другой момент я бы очень внимательно следил за этой сценой, но сейчас слишком сильны были мои собственные переживания, и никакие внешние обстоятельства не могли меня от них отвлечь. Забившись в угол, я думал лишь о том, что мне сказала Сюзанна. Как прикажете понимать ее слова? Говорила она серьезно или просто сотрясала воздух, как с ней это часто случалось?

Я дождался, пока все гости, кроме меня, уйдут. Мне хотелось хотя бы минуту побыть с Сюзанной наедине, но, судя по всему, ни ее мать, ни сестра не собирались оставить нас вдвоем. Я набрался решимости и сказал при всех:

— Я обдумал то, что вы мне сказали.

— Вы о чем?

— Разве вы не помните?

— Я сегодня столько всего наговорила.

— О том, что касается ваших плеч…

— Ах, вот как! Позвольте же вас спросить, как получилось, что из-за этого замечания вы дулись целый вечер? Засели в своем углу, ушли в себя и стали похожи на журавля, который стоит на одной ноге и размышляет о том, что ему пора улетать.

— Я как раз и думал об отъезде.

Обычно, когда мы с Сюзанной беседовали, ее мать и сестра всячески старались нам не мешать. Они даже находили себе какое-нибудь занятие, словно хотели этим сказать: "Говорите о чем угодно, мы вас видим, но не слышим". Но в тот вечер Лоранс, услышав слово "отъезд", сразу подошла ко мне.

— О каком отъезде вы говорите? — спросила она.

— Он имеет в виду, что ласточки собрались улетать, — сухо перебила ее Сюзанна.

— Но еще время не пришло, — серьезно заявила госпожа Борденав.

— Мы обсуждаем это, мама, с чисто теоретической точки зрения.

— Вы действительно так думаете, мадемуазель?

— Важно, что об этом думаете вы, а не я. Я как раз говорила вполне серьезно, вам известно мое мнение на этот счет.

— Тогда и для меня вопрос решен. Что вы скажете на это?

Этот последний вопрос я задал дрожащим умоляющим голосом. Вместо ответа Сюзанна схватила мою руку, сильно ее сжала, а ее взгляд так глубоко проник в меня, словно она хотела прикоснуться к моему сердцу и забрать его. По сравнению с этим порывом сухое и холодное согласие на брак могло бы показаться чем-то совсем незначительным.

— До завтра.

Всю ночь я мерил шагами комнату и мысленно пытался убедить мою мать в правильности принятого мной решения. Образ матери неотступно следовал за мной, и мне казалось, что она находится здесь, в комнате, и сидит в кресле рядом с камином. Мне даже казалось, что в ночной тишине слышатся слова, произнесенные с присущей ей интонацией. Например, я явственно слышал собственное имя, Луи, которое она всегда произносила особенно протяжно и мягко, как никто другой. А я приводил ей свои аргументы, упирая на то, что не собираюсь отсиживаться в тылу и ухожу на войну. Если родина в опасности, значит, я должен ее защищать.

Утром, не дожидаясь, пока откроется окружной призывной пункт, я отправился к одному знакомому офицеру, вытащил его из постели и