острое чувство одиночества. Казалось ему, будто провалился он в глубокий колодец, и нет возможности выбраться по отвесной и скользкой стене, зови не зови — бесполезно. Края колодца выхватывают синий кусочек неба, в котором, как в прозрачном роднике среди ночи, вздрагивает звездочка надежды. Хищные грифы кружат над черной дырой в ожидании кончины пленника. И шакалы нетерпеливо заглядывают в каменный мешок, где в печальной безысходности погибает талантливый и совершенно безвольный Степан Макаронов.

Он даже прослезился. Ему стало так жаль себя: Спагетти, пьяница, слабовольный человек, оплакивал несостоявшегося деятеля фотоискусства Степана Макаронова. Ведь поклялся в день вступления на территорию пионерлагеря — никогда больше не брать в рот спиртного. Понадеялся на ответственность перед вожатыми и пионерами. Но стоило поехать за фотоматериалами в город, встретить приятеля, как вся его ответственность растворилась в пяти кружках пива и трех бутылках сухого. И пошло, пошло… В фотостудии из мензурки, как микстуру, пил уже в одиночку. Теперь, гражданин Макаронов, жди справедливой расплаты.

Ситуация с каждой опорожненной мензуркой становилась все трагичнее, В темноту въедался кровавый свет фонаря, которым Спагетти пользовался для проявления пленок и фотографий. Окно было наглухо зашторено.

В нескольких метрах от себя точно в таком же кресле он увидел человека во всем белом. Черной головней торчит череп. Медленно ворочается, беззвучно шевелит губами. Над обгоревшим черепом вздыбился фиолетовый дракончик, готовый вцепиться в макушку. Спагетти наклонился вперед, чтобы убедиться, не мерещится ли все это. Мертвец с готовностью подался ему навстречу. Спагетти выронил мензурку с вином, стал судорожно шарить обеими руками по полу, при этом сполз с кресла, поднял голову, ужаснулся. Кошмар! Мертвец на четвереньках подползал к нему. Что-то знакомое показалось в облике призрака.

— Не может быть! — воскликнул Спагетти. — Да это же мое второе «я». Значит, я почти умер?! Нет!.. Не хочу!.. Пшел!.. — Спагетти схватил со стола пустую бутылку и что есть силы запустил в двойника.

Раздался страшный треск и затем звон рассыпавшихся по кафелю осколков вмонтированного в стену зеркала.

Спагетти отшатнулся, налетел на шезлонг, рухнул в него и, сорвав все крючки, грохнулся на кафельный пол. Бедняга сильно ушибся, взвыл, как побитый пес.

— Убил!.. Меня убил Макаронов! — он попытался приподняться, но тут нестерпимая боль в нижней части позвоночника и внушительная порция вина в желудке снова заставили Спагетти опуститься на холодный кафель. Он со стоном лег на живот, уперся кулаками в пол и несколько раз в отчаянии саданул лбом о кафельную плитку и заплакал горько, навзрыд…

Вдруг полоски ламп дневного света нервно задергались, замигали и заполнили фотостудию ровным молочным светом.

— С кем это ты сражался? — спросил Вундергай, сняв руку с выключателя. — Он стоял перед распластанным Спагетти.

— С самим собой, — Спагетти с трудом приподнялся. Вундергай помог ему встать на ноги, словно больного, подвел к крану.

Спагетти поспешно сунул голову под струю холодной воды. Вундергай отодвинул черную штору, распахнул окно, затем попытался выпрямить алюминиевые ножки шезлонга. Крючки и петли, будто от обиды, не желали стягиваться.

— Колотили тебя, что ли, этим креслом?

Спагетти нервно рассмеялся.

— Еще как били. И Спагетти, и Макаронова… Обоих разом били…

— Я бы тоже добавил тебе по первое число, только ты ведь нам нужен.

— Никому я уже не нужен, — Спагетти медленно вытирал голову платком, осоловело наблюдая, как Вундергай наводит порядок в студии. — Оставь, сам все уберу. Между прочим, учти, складное кресло и зеркало — мой личный реквизит. А казенное в сохранности…

— А это тоже личное? — Вундергай показал на большую цветную фотографию: на ней были изображены молодая светловолосая женщина с девочкой лет десяти.

Спагетти горько улыбнулся.

— Все ясно: жена и дочка, — понимающе сказал Вундергай. — А у нее какая профессия?

— Художник-декоратор. В ТЮЗе работает…

— Спагетти, ты преступник! Другой бы, глядя в глаза этой женщины, вырвал бы из себя «зеленого змия» и — башкой его об забор…

— Попробуй вырви его…

— Присядь вот здесь у окна. Горный воздух отличная вентиляция для легких. Выгоняй из себя проклятого змия.

Спагетти послушно присел. Вундергай устроился на подоконнике, молча уставившись на Спагетти.

— Слушай внимательно. В данную минуту воображение твое обострено, как лезвие ножа. Прими сказанное мною за истину. Итак, представь, что твоя жена месяц назад ушла от тебя вместе с дочкой.

— Откуда тебе это… — Спагетти вцепился в ручки шезлонга, аж пальцы побелели.

— Твой последний запой заставил ее пересмотреть всю свою личную жизнь. Подумай, она молодая, интересная женщина, с прекрасной творческой перспективой, и вынуждена терпеть такого забулдыгу, как ты…

— Неправда! — Спагетти, трагически обхватив руками голову, уперся взглядом в собственные колени.

— Извини, я называю вещи своими именами. Твоя обаятельная супруга, которую ты любишь, уходит к достойному человеку и забирает дочку, к которой ты привязан всей душой.

Спагетти вскочил.

— Я поеду домой!

— Ага, молодец! Езжай, вид у тебя сейчас самый подходящий.

Спагетти безвольно опустился в кресло.

А Вундергай мрачно продолжал тоном прорицателя:

— Дочку твою устроят в интернат для одаренных детей — так решат мать с отчимом, и в выходные дни, которые она будет ждать с великим нетерпением, ее не будут брать домой, потому что и мать, и отчим будут заняты. А ведь ты мог бы провести этот свободный день с дочкой. Но — куда там, ты будешь в этот день в очередном запое — в какой-нибудь захудалой кибитке под снос, у своего дружка. Всем так надоело нянчиться с тобой…

— Ай! — простонал Спагетти, сжав кулаками виски и мотая головой. — Хватит! Прекрати! — Он вскочил, хотел что-то сказать, но Вундергай уже исчез.

Спагетти посмотрел на темный проем в окне своими остекленелыми глазами и затрясся, его начало знобить.

«Прав он, этот Вундергай. Завтра же утром позвоню жене и поклянусь, что брошу пить. Напишу заявление на имя начальника лагеря с просьбой взять меня на поруки. Может, согласится… А сейчас надо успокоиться».

Спагетти выключил лампы дневного света. Красный фонарь продолжал гореть. Открыл шкаф, воровато пошарил рукой на нижней полке за коробками с химикатами, нащупал бутылку «Столового». Хотелось освежить горло — только один глоток, как успокоительное средство, и тогда все-все забросить! Чтоб глаза не видели эту отраву… Ломая ногти, Спагетти откупорил бутылку, отхлебнул из горлышка. Он стоял лицом к открытому окну. Внезапно поперхнулся, закашлялся, бутылка выскользнула из рук. Спагетти замер в нелепой позе на полусогнутых ногах с растопыренными руками, которыми пытался поймать бутылку. Рот его скривился в жалкой гримасе, а глаза наполнились смертельным ужасом.

— Оп-пять? — пробормотал он немеющими губами. — Н-не надо… Я б-б-больше не буду… — Спагетти попятился от окна, поскользнулся