Спустившись в подземку, я сел в шедший в сторону от побережья поезд. Двадцать минут спустя уже был в отеле «Ланкастер» в пустыне Мохаве.

Вскоре выяснилось, что забронированный мной «номер» – на самом деле раскладушка в бильярдной. Я рысью направился вниз, чтобы разобраться, в чем дело.

Когда показал клерку свою бронь, тот лишь взглянул на нее и сказал:

– Молодой человек, вы когда-нибудь пытались разместить на ночлег шесть тысяч человек одновременно?

Я ответил, что нет.

– В таком случае радуйтесь, что у вас есть хотя бы раскладушка. Номер, который вы забронировали, занимает семья с девятью детьми.

Я ушел.

Отель напоминал сумасшедший дом. Я не сумел бы ничего поесть, даже если бы не пообещал себе не брать ни крошки в рот, – к обеденному залу было не пробиться за двадцать ярдов. Под ногами повсюду крутились вопящие дети. Часть семей эмигрантов сидела на корточках в танцевальном зале. Я окинул их взглядом, и мне стало интересно, по какому принципу их отбирали – просто вытаскивая наугад из мешка?

Наконец я лег спать. Меня мучил голод, и я уже начал жалеть, что создал себе столько проблем из-за скаутской формы, которая мне явно не пригодится.

Будь у меня продовольственная книжка, я мог бы встать и занять очередь в обеденный зал, но мы с отцом свои сдали. У меня еще оставались деньги, и мне пришла в голову мысль попытаться найти какого-нибудь свободного торговца – вроде бы они бывают в отелях. Но отец говорит, что «свободный торговец» – неправильное слово, на самом деле они торговцы с черного рынка и ни один порядочный джентльмен не станет ничего у них покупать.

К тому же я понятия не имел, где их вообще искать.

Встав, я выпил воды, а потом снова лег и попытался расслабиться. Наконец я заснул, и мне снилось клубничное печенье с настоящими сливками из-под коровы.

Проснулся я голодным, но внезапно вспомнил, что сегодня мой последний день на Земле, и волнение тут же заглушило голод. Я поднялся и надел скаутскую форму, а поверх нее свой корабельный комбинезон.

Я думал, что мы отправимся прямо на борт, но ошибался.

Нас собрали под навесами, тянувшимися перед отелем возле посадочных туннелей. Кондиционеров на улице, естественно, не было, но ранним утром пустыня еще не успела нагреться. Найдя букву «Л», я сел под ней, устроившись на чемодане. Отец и его новая семья пока не появились, и я уже начал думать, не придется ли мне отправиться на Ганимед одному. Впрочем, мне было все равно.

За воротами примерно в пяти милях от нас виднелись стоящие на летном поле корабли – «Дедал» и «Икар», снятые для этого единственного полета с трассы Земля – Луна, и старый «Биврёст», на моей памяти всегда использовавшийся в качестве челнока до космической станции Супра-Нью-Йорк.

«Дедал» и «Икар» были больше, но я надеялся попасть на «Биврёст» – первый корабль, старт которого я видел в своей жизни.

Рядом со мной поставила свой багаж какая-то семья. Мать взглянула через поле и спросила:

– Джозеф, который из них «Мэйфлауэр»?

Муж попытался объяснить, но озадаченное выражение ее лица никуда не делось. Я с трудом удерживался от смеха – как можно собираться в путешествие на Ганимед и при этом даже не знать, что корабль, на котором ей предстоит лететь, построен в космосе и не может нигде приземлиться?

Толпа эмигрантов и пришедших их проводить родственников становилась все гуще, но отца я пока не видел. Услышав, как меня позвали по имени, я обернулся и обнаружил перед собой Дака Миллера.

– Здорово, Билл, – сказал он. – Думал, разминемся.

– Привет, Дак. Нет, я пока тут.

– Я пытался тебе звонить вчера вечером, но по телефону ответили, что номер не обслуживается, так что я плюнул на школу и явился сюда.

– Ох… да зачем?

– Хотел принести тебе вот это.

Он протянул мне пакет – целый фунт шоколадных конфет в коробке. Я не знал даже, что сказать.

Поблагодарив его, я добавил:

– Дак, мне в самом деле очень приятно, но придется вернуть их тебе.

– Почему?

– Вес. В смысле, масса. Любая лишняя унция на счету.

– Можешь нести в руках.

– Не поможет. Все равно считается.

– Тогда давай откроем, – немного подумав, сказал Дак.

– Ладно, – кивнул я и, открыв коробку, протянул ему конфету.

Только когда я взглянул на них сам, я понял, насколько проголодался, – мой желудок буквально умолял хотя бы о крошке еды.

Сдавшись, я съел одну конфету, решив, что лишний вес все равно выйдет с по́том, – становилось все жарче, а на мне под комбинезоном была скаутская форма. Не самая лучшая одежда для пустыни Мохаве в июне! А потом, естественно, я почувствовал, что страшно хочу пить, – одно влечет за собой другое.

Подойдя к питьевому фонтанчику, я сделал крошечный глоток. Вернувшись, я закрыл коробку с конфетами и вернул ее Даку, велев раздать их на следующем скаутском сборе и сказать ребятам, что я был бы рад, если бы они полетели вместе со мной.

Он заверил, что так и поступит, а потом добавил:

– Знаешь, Билл, я тоже с радостью бы полетел. В самом деле.

Я ответил, что сам был бы этому рад, но… когда он успел передумать? Он явно смутился, но тут появился мистер Кински, а за ним отец вместе с Молли, малявкой Пегги и сестрой Молли, миссис ван Метер. Все начали пожимать друг другу руки, миссис ван Метер расплакалась, а малявка тут же поинтересовалась, почему на мне такая толстая одежда и почему я потею.

Джордж не сводил с меня глаз, но тут назвали наши имена, и мы двинулись через ворота.

После того как взвесили Джорджа, Молли и Пегги, подошла моя очередь. Вес моего багажа, естественно, сошелся в точности, а потом на весы встал я сам. Они показали сто тридцать один и одну десятую фунта – я вполне мог съесть еще одну конфету.

– Порядок! – объявил весовщик, а затем, подняв взгляд, добавил: – Что это ты на себя напялил, сынок?

Из-под короткого рукава комбинезона торчал вылезший левый рукав моей формы. Нашивки на нем сияли, словно сигнальные огни.

Я промолчал. Весовщик начал ощупывать бугры на месте закатанных рукавов формы.

– Парень, – сказал он, – ты оделся словно полярник – не удивительно, что ты весь обливаешься потом. Разве ты не знал, что на тебе не должно быть ничего, кроме предписанной одежды?

Подошел отец и спросил, в чем проблема. Я стоял, чувствуя, как пылают мои уши. Вмешался помощник весовщика, и они начали спорить, что со мной делать.

Весовщик позвонил кому-то и наконец сказал:

– Лимит веса соблюден, так что если ему хочется считать свой маскарадный костюм частью собственной кожи – пусть. Следующий!